Максименко Юрий Иванович,
заместитель директора Гомельской областной универсальной библиотеки

МОЙ ЧЕРНОБЫЛЬ

1.

2.

Чернобыльские яблоки

Зарево упало на дерево и застряло в его кроне, почти лишенной листьев, но густо усеянной плодами. Яблоня была стара и держала на себе весь "приплод" как немощная старуха, вынужденная до глубокой дряхлости нести на себе груз забот о своих детях.

Зарево упало на крону яблони и так слилось с нею, что не было понятно, держат многочисленные подпорки под ветвями приплод или сгибаются под тяжестью зарева, вспыхнувшего ещё в пору цветения сада, похожего теперь на большое призрачное ярко- красное яблоко - в величину всей кроны.

Такой увиделась картина моего земляка художника Гавриила Ващенко "Чернобыльские яблоки"… Поздние яблоки - сказ о людях, оставшихся наедине с бедою, о их неутолимой горечи о потерянном саде…

…Погруженная в свои воспоминания, Тарасиха очнулась и подняла голову, оторвалась от грядки и вслух произнесла: "Зовет что ли кто-то или померещилось?" Прислушалась… Тихо. Решила, что померещилось, с опаской оглянулась по сторонам, перекрестилась и снова припала к грядкам. Набожностью Тарасиха не отличалась с юных лет, да и на старости не часто поднимала свои очи к Небу, не искала Там ответов на свои полынь-вопросы. Крестным знамением осеняла себя скорее из суеверного страха, да еще потому, что помнила святые обычаи своей бабки.

Снова послышался стук и более громкий - молодой женский - голос: "Есть здесь кто-нибудь?" Тарасиха быстро распрямилась и засеменила к калитке, напрочь забыв о постоянной боли в спине. Незнакомый голос сослужил добрую службу. Действие этого "эликсира" недолговечно: уйдет гостья - и уйдут нечаянно нахлынувшие бодрость тела и духа, вернется прежняя ломота во всех суставах. И горькое осознание оставленности.

И вот теперь нежданный голос с вопросом "есть здесь кто-нибудь?" вдруг показался "голосом с небес", потому Тарасиха покинула землю, от которой почти никогда не отрывалась, и поспешила навстречу неведомому голосу. Он предвещал доброе, как подумалось Тарасихе, а иначе - "зачем кому-то вспоминать обо мне?"

У калитки стояла женщина средних лет, по всему виду - городская. Странная. Тарасиху поразило, что лицо и глаза незваной гостьи лучились - такими бывают глаза у древних старух-праведниц. Ни загорелая кожа, ни темный цвет очей не могли скрыть этот животворный свет.

- Добрый день, бабушка, - произнесла гостья. - Еле достучалась до вас. Одна живете? Как звать-величать Вас?

Тарасиха, с младых ногтей отличавшаяся крутым нравом, ответила вдруг кротко и приветливо:

- Да с кем мне жить-то? Дети покинули, как на ноги встали, а муж - еще раньше. Умер он совсем молодым… А теперь вот и я умираю - одна во всей деревне.

Жила Тарасиха одна - на все полторы сотни брошенных дворов. И для нее было чудом, как безошибочно гостья нашла живую душу в брошенном поселении.

- Вот чудо-то, - вслух повторила мысль Тарасиха.

- Да какое же чудо, бабушка?

- Чудо, что вы сыскали меня. Кругом-то - заросли.

- А я нашла вас только потому, что увидела ухоженные сад и огород. Но вы мне так и не назвали своего имени.

- Татьяна я… Тарасовна. А вас как величать?

- Светлана.

Тарасиха улыбнулась и прищурилась, словно смотрела на солнце.

- Имя у вас совсем светлое, как вы сами. Подходящее имя.

Гостья смутилась.

- Да вы меня совсем не знаете.

- Старому человеку бывает одной минутки, одного взгляда достаточно… - Гостья согласилась, кивнула головой. Волосы открыли лоб, покрытый сетью морщинок. - Да ты и сама все знаешь, - заключила Тарасиха.

Гостья хлопнула по какому-то квадратному предмету в кожаном чехле, висящем на плече.

- Я вас записывать хочу, Татьяна Тарасовна. Можно?

Тарасиха ойкнула. В глазах возник испуг.

- Куда записывать? Зачем? За что?

- Да не бойтесь, бабушка. Воспоминания старожилов записываю я.

Тарасиха махнула рукой в сторону леса, которым заканчивался ее огород.

- Туда, детка, тебе идти надо, в Большие Иваны. Там этих…старожилов найдёшь. Там старики за сто лет живут, а мне в нынешнем году всего восьмой десяток пошёл. Какой я старожил. Да и вспоминать мне нечего.

- А Чернобыль, бабушка?

Тарасиха удивилась: ее спрашивали о привычном.

- Чернобыль? А что его вспоминать? Да и далеко он от нас. Вот из Больших Иванов, говорят в ясную погоду труба его видна. Будь она неладна.

Гостья вздохнула.

- Не проводите ли в дом, Татьяна Тарасовна?

Так они попали в дом Тарасихи, в котором она вырастила четверых детей. Большой крюк, вбитый в балку под потолком, говорил о том, что именно здесь находилась общая колыбель большого тарасихиного семейства. В углу, занавешенные огромными вышитыми рушниками, выглядывали чьи-то глаза с иконы.

- Молитесь? - спросила гостья.

- Икона - бабкина. По наследству перешла…

- А вера?..

Тарасиха внутренне вздрогнула: "Да откуда ты знаешь?" И решила, что гостья - не случайный человек в ее доме.

- Не умею я молиться. Мать с отцом боялись иконы в доме держать. Сами знаете, какие были времена. Потом отец решил вступить в партию. Вот и выросла я такой… А ты о вере, молитве спрашиваешь. Не молюсь я. Не верю, что услышат молитву мою. Если бы слышали, то и Чернобыля этого проклятого не было бы.

Гостья отреагировала неожиданным для Тарасихи откровением:

- Если бы все молились, верили - и жили по-другому, многих бед не было бы. Тарасиха пристально взглянула на гостью.

- Да откуда же ты такая? - вырвалось у нее. - Будто не на одном свете мы с тобой горюем, коль такое говоришь.

- Эх, бабушка, - вздохнула гостья. - Яблоня-то одна, да яблоки на ней вырастают разные. Одно не прячет свой бок в листве, а тянется к солнцу, потому и румянее и вкуснее остальных, а другое - кислое или червяками изъеденное.

За чаем разговор их длился, кажется, дольше века. Гостья собралась уходить.

- Ладно, мне пора… Извините, не обижу ли вас, если попрошу выпустить иконку из рушников вышитых на белый свет, чтоб почаще смотреть на нее, да о Боге вспоминать, да молиться. А слова сами придут - душа подскажет, что нужно говорить, чего и как просить, в чем каяться.

Гостья попросила колодезной воды на дорогу.

- А может яблочек? - предложила Тарасиха. - Яблоки мои по всей округе славились. Большие, сочные. В былые времена ночами не спала, сад сторожила. А сейчас… Деревня, видите, вымерла, а чужие, захожие не берут. Говорят: "Яблоки - чернобыльские". И бегут, как черт от ладана.

Гостья взяла несколько яблок, положила в сумку.

- Спасибо, бабушка.

- Это я тебе спасибо говорить должна. Дал тебе Господь душу и сердце чистые… и глаза такие дивные. У бабки моей глаза похожие были. Она говорила, что Бога видела. Кто знает: может, и правда видела… Гостья попрощалась и тихо поплыла между огородными грядками, да и исчезла в леске за поворотом.

Тарасиха снова сгорбилась и пошла в дом. Там она стала на скамейку, распеленала икону Богородицы, бережно стерла с нее пыль, перекрестилась, присмотрелась к неземному лику.

- Батюшки, а глаза-то…

Долго стояла и беззвучно шевелила губами - разговаривала. Сходила в сад, собрала яблоки и несколько штук положила на божницу…

3.

Мой горький, мой сладкий Чернобыль

(из цикла "Моя география")

Мой Чернобыль - не полынная горечь, а сладость воспоминаний о безгранично счастливом детстве. Горечь появляется, когда он приходит в мои сны и зовёт к себе. Но там, в моих снах, я мечусь по берегу Припяти, полными слёз глазами смотрю на сгорающий город моего детства. И парома нет. И брода нет.

Но память всегда найдёт брод - через самую полноводную и широкую реку, Реку Времени.

…Наверное, это можно назвать инфантильностью, но до 1986 года я никогда не связывал мой Чернобыль с АЭС. Потом станция казалась чем-то инородным, принесённым с чужой планеты. Не прижилась - рванула!.. Оставила после себя оплавленные реактор, город, души людей.

Мой Чернобыль - город, где продавалось самые вкусные в мире мороженое и казинаки.

Мой Чернобыль - широко разливающаяся по весне Припять, пересечь которую можно было только на пароме.

Мой Чернобыль - крутая, ведущая от пристани в гору улица, которая одолевалась со сладкой усталостью в ногах.

Мой Чернобыль - дом тёти на набережной Юрыдыка, у самого подножья горы.

Мой Чернобыль - "свиной" базар, на который, разбудив чуть свет, нас привозил отец, шофёр с большим стажем.

Мой Чернобыль - городская столовая называющаяся украинским аппетитным словом ?дальня. В ней кормили вкусными борщом и котлетами по-киевски.

Мой Чернобыль - православный храм на самой кромке припятской кручи, где меня крестили младенцем. Мой Чернобыль - город, описанный Константином Паустовским в обожаемой "Золотой розе".

…В середине 90-х мой младший брат, работавший в Чернобыле на "обслуге" АЭС, отправляясь на вахту, пригласил побывать с ним в городе детства. Сначала я обрадовался: наконец-то увижу город, по которому соскучился до сердечных колик, наконец пройдусь по знакомым местам. И не поехал - испугался: вдруг увижу тот самый сгоревший Чернобыль из моих снов.

Моя деревня Гдень расположена на трассе Чернигов - Чернобыль, пересекающей самый южный уголок белорусского Полесья, брагинского Полесья. В ней до сир пор живут самосёлы, в том числе мой отец, тётя Мария, младший брат с семьёй, односельчане.

Для них и для меня Чернобыль 1986 года - трасса, пересекающая и разделяющая время "до" и "после". Кто изведал вкус потери, тот никогда не избавится от неистребимого привкуса полыни.

Но в моей памяти навсегда остаётся светлым город моего детства - сладкий мой Чернобыль!

4.