После насыщенного трудного вчерашнего отдыха (трудный отдых — я думаю, словосочетание такое есть только в русском языке), мы встаём с Ирваном поздно. Непонятно даже, кто встаёт позднее, он или я. Проснувшись, я не спешу вылезать из постели и долго в ней валяюсь. Но наши женщины — мать и жена, уже давно на ногах. Они орудуют на кухне, и оттуда слышится не только стук посуды, но и тянет ароматом жареных блинов.

— Это, который день они их жарят? — вычисляю я, — не надоело б французу их есть…

Но вкусные вещи никогда не приедаются. После вчерашней рыбалки и проведённого на природе дня в животе у меня урчит. Наесться впрок — ещё никому не удавалось. То, что вчера мы ели весь день без передышки, в зачёт не идёт. С утра организму требуется новая дозаправка. Соскочив с постели, я быстренько ополаскиваю лицо и спешу на кухню. Остальные водные процедуры решаю отложить на потом, на после завтрака. В кухне в центре стола уже красуется огромное блюдо с горкой блинов.

— Зови Ирвана, — говорит жена, — всё давно готово. Я и кофе ему свежий заварила.

Но француза звать не надо, он уже на подхвате. Из своей комнаты он чует не только запах блинов, но и слышит русскую речь, которую на пустой желудок понимает без перевода.

После данной женой отмашки, мы с ним наперегонки устремляемся за стол.

Через пять секунд, набив полный рот блинами и облизывая масленые губы, я немного успокаиваюсь и начинаю строить планы на сегодняшний день.

— Позвоню Боре, — размышляю я вслух, — узнаю, вернулся ли он из Москвы. Если вернулся, отправимся тогда на «Партизанскую Поляну», а после неё… куда он пожелает.

И тут Борис звонит сам. Он уже в Брянске, приехал рано утром, и ему самому не терпится пообщаться с французом.

Я даю ему добро на выезд, и через полчаса вижу его машину возле нашего дома. Дом с часами в нашем городе найти легко, его знает каждый. Я уже подарил Ирвану кружку с его рисунком. Их продают у нас в сувенирных магазинах.

— Будешь там у себя в Морле пить кофе по утрам из этой чашки, — скажу я ему, — может, вспомнишь про нас и про то место, где жил.

— Буду, — ответит довольный француз, — и пить, и вспоминать.

Помахав Борису в окно, мы с Ирваном одеваемся и спускаемся вниз.

— Куда едем? — спрашивает меня Боря, когда я открываю дверцу его машины.

— На Партизанскую Поляну, — отвечаю я.

Борис улыбается, пожимает нам руки, и мы усаживаемся в его Шевроле Круз.

— Как решились дела в Москве? — интересуюсь я.

— Нормально, только в связи с падением рубля теперь всё будет у нас не по тридцать пять, а минимум по пятьдесят.

— Что поделаешь, — говорю я.

Боря открывает бардачок и достаёт из него тёмные очки. Солнце сегодня яркое, и по пути оно будет светить нам в глаза. У нас с Ирваном очков нет, вернее, у него есть — плюсовые, как у моей жены, но они не тёмные. Ну а мне пока они не нужны, по крайней мере, читать я сегодня не буду. Мы аккуратно захлопываем двери и трогаемся. Путь наш лежит за город.

До мемориала «Партизанская Поляна» примерно сорок минут езды. Его тоже недавно отреставрировали. К обелискам с именами погибших проложили дорожки из гранитной плитки, выкопали прудик в центре поляны, но главное, установили новую технику, и она впечатляет. Чего тут только нет: танки — современные и времён войны, самоходки, гаубичные орудия, есть даже самолёт. Всё выкрашено в свежую ярко зелёную краску.

Француз фотографирует военную технику. Я залезаю на подножку самолёта АН-2, и он фотографирует меня. Когда-то, работая на Севере и строя газопроводы, я налетал на таких самолётах не одну тысячу километров. Это самолёт-легенда, он и труженик, и боец одновременно. Жену, правда, частенько укачивало в нём, особенно поначалу. Мы всегда смеялись, где он находит в воздухе такие кочки, что так подпрыгивает. Потом жена привыкла, а я вообще в полёте всегда спал. И не только в АН-2, но и в вертолёте МИ-8 тоже.

Пушки и танки на Партизанской Поляне выстроены красиво, ровненько, в одну линию. Мы проходим мимо, а Ирван останавливается и фотографирует их. Жерла грозных орудий направлены в небо в сторону от солнца.

— Видишь, — говорю я Ирвану, — Украина там, на юго-западе, а пушки смотрят в другую сторону. Мы — мирные люди.

— Но наш бронепоезд... — прибавляет строго Борис.

Ирван молчит. Я уже объяснял ему, и он в курсе, что война не здесь, не рядом с нами, а в тысяче километров от Брянщины. Об этом он и маме своей сказал. Дай Бог, чтобы конфликт этот побыстрее закончился. Никакие противоречия не должны приводить людей к войне. Это ясно и ребёнку… но не политикам.

Француз уважительно смотрит на выставленную технику. Семьдесят лет назад она помогла одержать русским людям победу, и подвиг этот не удастся ни замолчать, ни умалить никому…

Обойдя мемориал и всё осмотрев, мы возвращаемся к входу-выходу. Возле него две кафешки, в одну из которых мы заходим, чтобы утолить жажду. Август в этом году, что надо. Кто бы что ни говорил, но я люблю такую погоду. Жара — не холод, и пар костей не ломит, хотя чего-нибудь попить уже давно пора.

Мы усаживаемся за столики под тентом и заказываем: Ирван — Фанту, я — Колу, а Борис традиционно, как он любит, апельсиновый сок.

Он норовит заплатить официанту за всех, но француз не позволяет ему этого.

— Хотя бы раз и я должен вас угостить, — говорит он, — а то я себя буду неуютно чувствовать.

Официант приносит заказ, мы чокаемся и пьём за наше здоровье. Я пытаюсь пошутить по поводу наших напитков:

— Русские и французы сидят за одним столом, — говорю я, — а пьют почему-то американскую хрень, и при этом ещё хают Америку. Но доллары её уважают, — прибавляю я, усмехнувшись, — такой вот парадокс.

— И фильмы их тоже смотрят, — прибавляет Ирван, — голливудские блокбастеры у нас во Франции заполонили всё.

— Есть среди них и неплохие, — вставляю я.

Посидев с полчасика в теньке, мы отправляемся обратно в город.

В лесу возле закрытого железнодорожного шлагбаума приходится остановиться. Скоро должен пройти поезд. Пути здесь вспомогательные, только для грузовых составов, и они не электрифицированы. Состав будет тащить тепловоз, может даже два тепловоза, спаренные вместе. Всё будет окутано дымом, и ещё от них будет идти специфический запах, запах пропитанных шпал. Я помню его с детства. Когда-то давно у нас в Почепе на железнодорожной станции работал маневровый паровоз. Он собирал в состав гружёные и пустые вагоны. Паровозик был чёрным, а дым из его трубы всегда валил белый, потому что работал он на дровах. И свистел он всегда мелодично и притягательно. Жена моя говорит, что паровоз — это одно из красивейших созданий рук человеческих. Он будто живой. Сам вроде из железа, но с характером.

Я смотрю на громаду проносящегося мимо гружёного состава и вспоминаю маневровый паровоз моего детства. При этом я автоматически считаю вагоны. Я всегда так делаю. Сорок, пятьдесят, шестьдесят... шестьдесят восемь, вот и пролетел состав, и последний вагон скрылся за деревьями. Шлагбаум медленно поднимается, и мы аккуратно переезжаем через рельсы. Я смотрю на часы.

Они показывают без пятнадцати три. Снова время пролетело стремительно и совсем незаметно. Опять моя мама будет волноваться, что «мой француз целый день не евши». И потом ещё попеняет мне, что я не напоил его чудодейственным её настоем из дубовой коры. Ирван уже давно не кашляет, но пить этот настой обязан. Он его ещё получит в дорогу и возьмёт как миленький.

Дома нас ждёт всё та же приятная глазу картина — стол накрыт, и запах от приготовленных блюд сногсшибательный. Но француз в этот раз почему-то морщится, водит носом из стороны в сторону и волнуется. Кажется, он хочет нам что-то сказать.

— Говори, не стесняйся, — поддерживает его Боря, — тут все свои.

Набрав воздуха, Ирван выдаёт:

— Знаете, без чего французы никогда не садятся за стол?

Мы пожимаем плечами.

— Без сливочного масла, — выдыхает он, — даже самые бедные фермеры едят его каждый день, а у вас что, дома его нет?

— Есть, — отвечаю я, — и мы тоже его едим почти каждый день. Но мы подумали, что для европейцев это вредный продукт, в нём много холестерина, и решили тебе его не давать. Подумали, что ты будешь налегать на овощи…

— Зря вы так подумали, — вздыхает Ирван, — мы тоже часто едим то, что вкусно, а не то, что полезно.

— Не переживай, — примирительно говорю я и лезу в холодильник.

Из него я вытаскиваю порядочный брусок сливочного масла и подаю его французу на красивом блюде с конусообразной прозрачной крышкой.

— Масло это настоящее, — говорю я, — сделанное по ГОСТу. В нём восемьдесят два процента жирности, и холестерина достаточное количество…

Могу тебе и квасу налить? — прибавляю я, — ты на рыбалке его уже пробовал. Хотя я слышал, французы его не пьют.

— Наливай, — отвечает Ирван, намазывая кусок булки маслом, — ты прав, французы квас не пьют, но я уже не совсем француз, мне можно. Мои русские друзья во Франции этот напиток уважают. Его и моя жена пробовала. Однажды мы гостили в одной русской семье, — продолжает он, — было жарко, что в Бретани бывает нечасто, и моей жене захотелось пить. Спиртного она у меня не употребляет, а русские друзья уверили, что квас — это безалкогольный напиток. Жена взяла и выпила полбутылки, он ей так понравился. Только потом смотрю, весёленькая стала, песни пытается петь. Я на следующий день в Интернете посмотрел, есть, оказывается, в этом напитке градусы.

— Это не градусы, а ерунда, — успокаиваю его я, — по нашим меркам они не алкогольные. У нас градусами считаются только те, которые в водке, а в квасе или даже в пиве не считаются… смех один.

— Когда русским смех, нам французам и прочим разным немцам… — Ирван смеётся.

— Эт-т-т точно, — говорю я словами товарища Сухова из «Белого солнца пустыни»…

— У нас во Франции многие увлекаются Россией, — продолжает повеселевший от сливочного масла Ирван, меняя тему разговора, — могу и я так говорить? — уточняет он.

— Лучше не надо, — я качаю головой.

— А если скажу, что я сильно увлекаюсь Россией?

— И этого не надо. Если ты так скажешь, а русские люди будут сидеть с тобой за одним столом и выпивать, эффект может оказаться обратным. Скажи им просто: я люблю Россию. Этого будет достаточно. Увлекаться можно спортом, или рыбалкой…

И даже потом за рюмкой водки, если ты станешь нести им чепуху, они поймут тебя правильно.

— Где моя тетрадь? — спрашивает Ирван, — мне в неё ещё записывать и записывать…

После его отъезда, я вдруг вспомню про красную икру, которой мы его так и не накормим. А ведь иностранцы знают, что это исконно русский продукт.

Что ж, мой друг, не обижайся, приезжай к нам в следующий раз, накормим тебя обязательно. Хотя, может быть, москвичи догадаются это сделать и сейчас. Они в таких вопросах умнее нас, провинциалов…