Истории для внуков…

Когда моя мама была маленькой девочкой, — а было это начало прошлого века, — одна за другой взрывались революции, потом долго шла Гражданская война. Жили они в малюсеньком городке. Каждый раз менялась власть, каждая — грабила бедных людей, есть было нечего. Родные, как могли, помогали друг другу, и вот однажды мою маму взяла к себе — она жила в Одессе — тетя, папина сестра. Тетя подрабатывала как портниха, ей нужна была помощь — подшить, обметать, пришить пуговицы. Мама с детских лет это умела, была рада помочь, к тому же знала: там и покормят. «И вот приезжаем мы, — рассказывает мне мама, — сразу сажает тетя Сима за стол, наливает в стакан чай, сладкий-сладкий, дает кусочек хлеба с маслом… Я старалась есть медленно-медленно… Было очень вкусно… так хорошо и так вкусно, я ела и думала: когда вырасту и начну зарабатывать деньги, ничего не буду есть. Ничего не буду покупать, только много-много сладкого чая, много хлеба с маслом!.. Но как странно…» — в этом месте рассказа мама всегда замолкала, грустно улыбалась, а потом добавляла: «Сколько бы раз потом я ни ела хлеб с маслом, сколько бы ни пила сладкого чая, блаженства той минуты уже никогда не повторились».

Может, хлеб и масло стали другими? А может, это был особый вкус голодного детства?..

 

***

У тети Симы в Одессе мама бывала часто, помогала ей. И вот однажды, когда тетя стала свободнее, раздав к Пасхе наряды заказчицам, она вдруг сказала моей маме: «Знаешь, у меня собрались разные остатки тканей, ты такая маленькая, худенькая. Давай-ка попробуем смастерить тебе пальто, у тебя ведь вообще нет пальто…» Как я обрадовалась! — рассказывала мама. — Мне уже было 17, все подруги были из более обеспеченных семей, хорошо одеты, а я… В чем я ходила — рассказывать грустно, и тут такое обещание! Тетя была остроумной закройщицей, хитро комбинировала. Прикрывала недостачу материала отделкой, а ненужные швы — карманами. Получилось симпатичное пальтишко! Но… А где взять пуговицы? Купить — дорого, нет таких денег. Зато есть у тети разные остатки и пуговиц тоже. Копались, прикладывали, примеряли, но ничего не выходит: нужно 6 штук, а одинаковых в остатках только по две, три — разные пары. Что делать — пришили.

И вот возвращается моя мама в свой маленький городишко, подружки удивляются: «Какое шикарное пальто! Откуда? Но пуговицы почему же разные?» «А так сейчас модно! — не растерялась моя мама. — Так сейчас вся Одесса ходит!»

Через день все местечковые модницы нашили на пальто разные пуговицы…

 

***

…Когда я была маленькой, я не любила и не умела ничего делать по дому. Правда, нянчила младших братиков, без них ни играть во дворе, ни гулять не ходила, всегда либо на руках ребенок, либо за ручку веду. Да, с братьями возилась, но ничего другого не делала. Однажды даже услыхала, как соседка говорит маме: «Что ж ты все сама да сама, Свету чего не приучаешь?» А мама ей: «Света хорошо учится, ни к чему ей — стирать, убирать…» Так и повелось: мама не учила, а сама интереса не проявляла. И к 10 годам не знала, как это: вымыть посуду? Разжечь печку? Вымыть полы? Точно помню — к 10 не знала, так как именно в 1948 случилось то, о чем хочу рассказать. Поехала этим летом в пионерский лагерь. Все было прекрасно, быстро пролетела смена, и в предпоследний день мы отправились в лес собирать хворост для традиционного заключительного костра. Насобирали его много, на главной площади лагеря сложили большую высокую кучу, в основании которой надо было радиально расположить еще пять рядов из хвороста, все вместе символизировало советскую пятиконечную звезду, а каждый радиус — символ одного из пяти пионерских отрядов. Взрослые — воспитатели, вожатые, помогали громоздить гору центральной части, а каждый из пяти отрядов подтаскивал кучи хвороста к своему лучику (да так все удачно: пять лучей звезды — пять отрядов!).

Весь наш третий отряд, и я с ними, метался за хворостом и с ним к горе как оголтелый, радовались, что обгоняем в соревновании с другими отрядами… Если б знала, чем эта радость для меня обернется!..

Когда готовая хворостовая звезда уже высилась на площади во всем своем величии, вожатая объявила: «А сейчас пусть каждый отряд соберется в своей беседке и выберет одного пионера, который будет вместе с представителями четырех других отрядов зажигать костер»… Уж и не знаю, какие были у меня заслуги, но — о, ужас! — выбрали меня! Вы спросите: почему ужас? Ведь ничего не умея делать по дому, не умела я и спичку зажечь! А тут — костер!..

Услышав выкрики: «Свету Гехтляр!» — похолодела. Мне показалось, что ноги превратились в кисель, вот-вот растворюсь целиком. Стала лепетать, что не достойна, что вот совершала тогда-то непионерский поступок… Куда там!..

…Ночь перед костром я провела в несбыточных мечтаниях. О том, чтобы поднялась высокая температура, и машина «Скорой помощи» увезла меня в больницу. Или: вот сейчас загремят орудия и начнется война, вот было бы счастье. Кто тогда вспомнит про костер… Или: вдруг загремит гром, пойдет дождь, ливень (ха-ха-ха, ливень в Ташкенте в июле!), хворост размокнет… Может, на счастье, я срочно понадоблюсь дома, папа приедет за мной?..

Но настало утро. Стояла на праздничной линейке. Голубое небо казалось черным, а в ярких солнечных лучах мерещились издевательские улыбки ребят. В сотый раз проигрывалась в голове ситуация: вот в числе других избранных называют меня. Вот дают в руки спички, нужно, как учили, отдать салют, подойти к своему звездному лучу, открыть коробок…

…Честное слово, не могу вспомнить, чем закончилась эта история. Вот до этих бодрых слов помню: «Третий отряд поручает зажечь пионерский костер…» Дальше — провал: пробовала ли я зажечь? Помог ли кто? Хоть убей — не помню…

Но точно помню, что первое, что сделала, вернувшись из лагеря, — научилась зажигать спички. Потом — разжигать печь. Мыть посуду. Еще помню, что дала себе слово: всему стараться учиться, чтобы не оказываться беспомощной… Много раз потом, когда хотелось от чего-то отвертеться, не узнавать, не вникать в суть, не делать, ко мне прилетала искорка того ужасного костра, обжигала и говорила : «Опять?»...

Да и сейчас еще прилетает.

 

***

Мама рассказывала нам с братом: «Когда вы будете большими, нигде на земле не будет войны. В магазинах будут продавать булочки, конфеты, халву…» «Без карточек?» — обязательно переспрашивали мы. «Да, без карточек, просто за деньги», — гордо говорила мама, и мы смотрели с уважением: она сама покупала до войны всякие вкусности, просто за деньги, без карточек…

Мы подрастали, война закончилась, а скоро и карточки отменили, но… Тот, кто постарше, слышал песню: «Война закончилась в Берлине, но не закончилась во мне». Конечно же, это про солдат. Но и про нас, детей войны.

Когда советская армия уже завершала свой победный марш по Европе, когда на карточки стали выдавать иногда уже что-то поинтереснее крупы и хлеба, стало можно, собрав, например, несколько талончиков «сахар», получить конфеты-«подушечки», или вместо общего «жиры» — кусочек колбасы.

И вот так однажды наши карточки отоварили сыром. Это была маленькая изящная головка в красной блестящей оболочке. «Голландский», — с придыханием прочитала мама (это теперь я знаю, что сорт такой, а тогда подумала: из Голландии привезли!). До этого о сыре знала только по рассказам мамы о прекрасной жизни до войны да из басни Крылова. И вот он передо мной, такой сказочно аппетитный, красивый, слюнки потекли. И тут мама объясняет: есть его мы не будем. Его надо на рынке продать, тогда за эти деньги сможем купить… Уже забыла, какие блага сулила мама за проданный сыр, может, обувь для меня или брата — неважно! Ни о чем ни думать, ни слушать я просто не могла, я хотела, ну просто до смерти хотела попробовать, хоть малюсенький кусочек. Мама уговаривает, объясняет, что отрезать кусочек нельзя, его тогда не купят, а нам так нужны эти деньги… Нет, только сыр, только разрезать, отрезать, сейчас… И мама сдалась. Но… то ли в глазах у нее я что-то прочитала, то ли сыр, потревоженный ножом, вместе с блестящей оболочкой потерял свое обаяние. Только грустно, неуютно стало мне. Насилу проглотила отрезанный мамой кусочек…

…Мы еще долго после войны жили бедно, никаких деликатесов в доме не водилось, так что когда, уже в 9 классе училась, я приболела, мама специально для меня купила (может, помнила, как я клянчила?) кусочек сыра. Она не знала, так и не узнала никогда, что с тех самых пор я сыр не просто не ела — видеть его не могла. Чтобы маму не расстраивать, засунула купленный ею кусочек подальше в ящик, где он потихоньку сох, изгибался. Стал похож на брусочек хозяйственного мыла. Памятник детскому упрямству.

 

С. Я. Гехтляр