«Летела, летела уточка
Из-за моря синего,
Летела, летела уточка
До края родимого…
Не пускали уточку
Ветры буйные,
Застилали белый свет
Дожди холодные…
Но летела уточка
К своему гнездышку,
Летела без устали
До края родимого…»

Таким припевом начинала обычно сказ про Анюту-Узорницу наша рассказчица Дарья, известная в округе по прозванию Синица. Старая уж была, глаза плохо видели, а рукавицы лучше всех вязала. Свяжет да еще узором украсит: то елочку зеленую нашьет, то птичку на веточке, то солнышком порядит, то ясными звездочками, листочком березовым или перышком птичьим… Лучше всего у нее синица-лазоревка выходила. «У хорошего мастера руки зрячие», — скажет, бывало, Дарья. Или по-другому ответит: «Кто памятлив, тот и зряч». А ведь правду говорила. Да… Много мудрости у старых людей, вот только слушать их теперь некому. Молодые на машинах, а все куда-то спешат-торопятся. Может, и рассказчики хорошие перевелись. Помню — соберутся вкруг Дарьи ребятишки, и самые шумливые затихнут, пока ее историю слушают. Одна мне крепко запомнилась. Да и как не запомнить, когда она, можно сказать, до всех нас и касается. Рассказчик из меня, конечно, не очень важный, да нам, старикам, уж больно хочется с молодыми поговорить. А отчего и вам не послушать наши байки? Конечно, смешные они по нынешним временам, да как сказать… Жизнь бежит, а правда времени не знает. Может, кто и заинтересуется…

Дело это было, как рассказывала Дарья, после войны, ранней весной, в соседней от нас деревне Забегаевке. Наверно, оттого она так называлась, что забегал туда один из притоков Десны. Речка неширокая, но глубокая и такая чистая, что с берега можно было видеть, как по дну ходит большая рыба. А в заводях плавали кувшинки — вряд ли где еще такие есть на свете. Молодежь интересовалась, ходили смотреть, но мудреный этот цветок. Сорвут — глядишь, он уже вид свой потерял. Только на воде красоту имеет. Наверно, и теперь цветут заводи, а вот деревни на карте давно нет. Много малых деревень пропало за последние годы, про то вы и сами знаете. Войну выстояла, и после войны народ там работящий был, но все же не выдюжила. Постепенно молодые в города уехали, старики вымерли все. А места эти древние, по природе богатые. Слышно, будто теперь завод какой-то строить будут. Что ж, на хорошее место хозяева всегда найдутся, лишь бы не разорители. Но это я так, к слову, сказ-то совсем про другое будет…

Так вот. Обычно у нас всегда по весне, если дружно тает снег, Десна, Болва и другие реки разливаются так, что глазом не охватишь. Затопит вода и кусты, и луга, а иной год к самой деревне подбирается, хоть и на высоком она месте. И как только разольется, так жди гостей — птиц с южной стороны. К нам завсегда утки летели. Еще по пригоркам снег лежит, а их уж видимо-невидимо. Опустятся на воду, и пойдет у них радость. Плещутся, ныряют, перекликаются. А если еще погода стоит, вода синяя, будто небо в воде окунается, то и вовсе красота. Ребятишки сбегаются посмотреть. Считают, сколько на этот год прилетело. Вот где спору, смеху! Попробуйте-ка посчитать живую птицу! Не считали? В одном месте нырнет, в другом вынырнет. Начинай сначала! Со временем их, конечно, убывает. Одни остаются, те, которые здесь места для гнезд облюбовали, другие дальше летят. У нас на Брянщине немало и рек, и озер, много для птиц мест хороших. Не зря они к нам летят. И как тут не подивиться: птица, а родину знает, только что не скажет. И холодно еще, и почки на деревьях не тронулись, да им все нипочем. Видно, родное гнездо издалека греет…

Дарья и рассказывала, что в эту пору можно в наших краях Узорницу встретить. Рисунки, краски она у природы подглядывает: у трав, деревьев, цветов, рек, птиц. А тут красота открывается в самом лучшем виде, потому что много жизни. Но уж если разорители Узорнице повстречаются — добра от нее не жди.

А были как раз в той деревне любители на уток поохотиться — два брата, Мишка да Гришка, двойняшки, обоим по шестнадцати лет, стреляли не хуже нашего, хоть и не воевали. Оружия после войны много оставалось, вот и они себе припасли. И попали ружья в руки им, как нарочно. С детства эти ребята озорством отличались. Нет, чтобы делом хорошим заняться, так они смастерят себе рогатки и стреляют по воробьям, сорокам, галкам. Кошкам, собакам от них доставалось. Ласточкины гнезда разоряли. А то на лодке подберутся к камышам и уток пугают. Птичка не знает, куда деться. У нее-то гнездо в камышах, детки малые. Хоть и птица, а тоже материнство знает не хуже человека. Вот мечутся, кричат утки, а братьям радость. Одно слово — для всей живности чистые разбойники. Станет их мать укорять, а им хоть бы что. Все это, конечно, от безотцовщины. С мальства они отцовского слова не знали, ушел он в город на заработки до войны еще да так и не вернулся. А чужих людей они вовсе не понимали. Вздохнет мать, бывало, а то и слезу смахнет, да что ей сделать. В школе учиться не хотели. Школа у нас на все деревни одна была, за семь верст. Пойдут как будто учиться, а сами проведут время в лесу или у речки, мать и не знает. Ну, а как выросли Мишка да Гришка — стали ружьями баловать. И только река начнет подниматься — они ружья чистят, лодку налаживают. Прилетят утки, а братья уже наготове: и ружья заряжены, и лодка в нужном месте привязана. И, главное, охота их — ради одного только озорства. Какой охотник в это время будет уточку бить? Она прилетает, чтобы потомство давать, утят выводить. Если стрелять без разбору, так всех птиц извести можно. Но не у каждого человека такое понятие есть. А тут еще день выдался удачный — солнечный, ясный, радостный. Как не поозорничать братьям?

Вышли они за деревню в полной амуниции, притаились, как обычно, за лозовым кустом и наблюдают, выбирают момент, значит, чтоб больше побить. Заспорили, кому первому стрелять. Младший не хочет уступать старшему, всего-то моложе на полчаса. Решили вместе палить, по одной команде, на удачу. А утки — что? Плавают себе, ныряют, хлопочут о своем. То важно проплывут, как будто хвастают: вот, мол, какие мы ладные да ученые. А то на сухой островок выберутся, перышки чистят. Крылышки солнцу подставляют. Если понаблюдать — нехитрая птица, а ловкая, сноровистая. Поневоле подумаешь: какой огромный перелет делает, чтоб на этот островок неказистый опуститься! Откуда только сила в маленьком тельце берется? Но против человека все равно слабее. Выходит, навстречу гибели своей летела. А разве подскажешь птице? Тут только на одну доброту человеческую и надеяться ей. Или на случай.

На этот раз удача уткам и вышла. Спорили Гришка и Мишка, спорили да и промедлили. Случилось странное: как будто кто спугнул птицу. Братья-охотники и глазом не моргнули — стая одним разом поднялась к небу и скрылась за кустами на том берегу. Что такое? Глядят они вокруг — нет никого, тихо. Вот так фокус. И тут заметили, что одна-то уточка на воде осталась. Плавает спокойно, важно, можно сказать. Близко подходит, как будто дразнит. А у Мишки да Гришки, видимо, ум равный, вот они и думают одинаково: «Хоть одна, а наша будет». Гришка шепчет: «Я первый». Стрелять то есть. Ну, Михаил не стал перечить, чтоб ненароком и эту не спугнуть, уступает. Тот прицелился аккуратно и… ба-бах! От воды брызги подняло, а когда улеглось — братья даже рты раскрыли. Уточка целешенька, плавает, как ни в чем не бывало, только шейку вытягивает, будто интересуется, кто это, мол, шум здесь поднимает? Чудеса, да и только. Если сказать, что Гришка с десяти шагов в цель не попал, так никто не поверит! А Мишка, признаться, втайне рад: «Ага, не все Гришке первым быть». «Теперь я стреляю», — говорит, а сам уж прицелился. Выждал, пока уточка поближе подплывет, и тоже бабахнул. Такие брызги разлетелись, будто облако белое поднялось и на солнце даже радугой заиграло. А как прояснелось, глядят братья — нет уточки. И что дивно — на воде ни перышка не плавает, ни пушинки. «К кустам прибило», — догадались. Им мало — попасть, важно трофей принести, похвастаться. Тут же отвязали лодку и отгребают, где поглубже. А глубина, надо сказать, в этих местах бывает немалая, потому что от деревни с пригорка спуск крутой. Плывут они, глядят по сторонам — не видно ли где утки подстреленной, тут и видят: стоит на берегу барышня — откуда взялась-то здесь? По виду деревенская, потому что платком повязана, и коса из-под платка будто показывается. Но по наряду — не из наших. В деревне девчата уж давно сарафаны не носили, а у этой сарафан длинный, узорчатый. Вроде и неяркое одеяние, под цвет то ли веток ивовых, то ли камыша прошлогоднего, а все же не по-нашему, не просто. И безрукавка на ней интересная: белым пухом оторочена и на солнце отливает, будто перо птичье. Глядит она на братьев и усмехается.

Неловко как-то им стало — вот как видела их промах? Не очень-то хочется перед другими слабость свою показать. Гришка и спрашивает, как может, посерьезнее: «Что зубы скалишь?» А барышня весело так отвечает: «Смешно мне, как вы мою уточку вдвоем подстрелить не смогли. А еще охотниками прозываетесь». «Ну, это мы еще посмотрим, — отвечает Гришка, — чья утка будет». И для храбрости еще прибавил: «Гляди, а то и сама попадешься». Барышня на это весело, звонко так рассмеялась и отвечает: «Что глядеть-то?» И поманила: «Ути-ути!» Мишка и Гришка застыли от удивления. — Плывет от соседних кустов целая стая уток, селезней, и все к берегу подплывают, к барышне то есть, а она что-то им кидает в воду, прикармливает, значит. Потом будто вспомнила про братьев, крикнула «Кыш!» уткам, они и разлетелись во все стороны. Иные заплескались совсем рядом. «Ну, — говорит, — ловите, если сумеете». Один селезень прямо к борту подплыл, сам в руки дается. Большой, жирный. Не удержался Мишка, хотел схватить его да весло и выпустил, а оно в один миг ко дну пошло, будто потянул кто. Заругался на него Гришка. Как одним веслом теперь править? А с берега снова смех раздается. При этом лодка еще и раскачиваться стала. Хочет Гришка выправить, а она еще сильнее раскачивается, вот уж бортом воды зачерпнула; медленно поворачивается вкруг себя, а все на одном месте, будто привязана. Не знают братья, что придумать, только успевают воду шапками вычерпывать. Слышат, говорит красавица: «Не ружья ли вас ко дну тянут? Тяжелые, небось». Ишь, что надумала! Гришка, хоть и испугался, а все ж отвечает дерзко: «Ружья нам пригодятся еще, а тебе, точно, несдобровать!» «Упрямые вы, — ответила красавица. — Ну, так долго выбираться отсюда будете!» И пропала, а лодка кверху чуть поднялась, раскачиваться перестала и на месте как застыла. За бревно, что ли, какое зацепилась? Сидят горе-охотники посреди широкого разлива. Ружья в руках, уток вокруг видимо-невидимо, а стрелять не могут. Только было Гришка взялся за ружье — лодку сразу ко дну потянуло, до самой кромки опустилась. Испугались — вот как опять раскачается? В холодной воде искупаться — не шуточное дело. Да и ружья намокли. Пригорюнились. Не придумают, что делать. Кричать, на помощь звать людей — это для них никак не желательно. Привыкли они других подсмеивать, а теперь самим от насмешек проходу не будет. Одному деду Матвею только попадись на язык!..

Сколько так сидели, неизвестно. Дед Матвей их первый и заметил, он всегда выходил к вечеру за деревню смотреть, много ли воды прибавилось. Сначала подумал, что братья уток так много постреляли, что лодку с места не могут стронуть. По их азарту вполне могло статься. А как понял, что лодка порожняя, еще больше удивился: за что это можно так зацепиться на самом глубоком месте. Стал с ними переговариваться на свой лад, конечно. «Эй, братва! — кричит. — Никак, вы тут за утиных сторожей?» Или еще: «Что-то не пойму я, ребятки, как вы на мель сели в месте глубоком?» Выручать братьев не торопится, приговаривает: «А утки нынче, как я погляжу, ручные, только что в лодку сами не летят. Жалко, ловцов на них хороших нету». Пришлось Гришке да Мишке все это слушать — деться некуда. Когда дед выговорился от души, тогда уже выручать ребят стали: лодку другую спустили, весло дали. Хотели на буксире тянуть, да она вдруг сама легко пошла… На берегу, считай, вся деревня собралась. Спешное известие чаще по кривой дорожке бежит. Так и тут: на одном конце улицы говорят, что Гришка и Мишка уток довезти не могут, а на другом — что утопленников нашли. Теперь глядят да судачат, что к чему. А как к кустам лозовым уже подплывали, прямо под весло резвая уточка нырнула. Лодка вдруг и перевернулась. Барахтаются братья-разбойники у самого берега, уже на мели почти, а выбраться сами не могут. Вытащили их, дивится народ: что приключилось с Мишкой да Гришкой? Силы им не занимать и сноровки, а в простом деле так обмякли и, главное, объяснить толком ничего не могут. В общем, подмочили сильно свою репутацию, как теперь говорят. Еще и ружья утопили. Пробовали их искать, шарили по дну баграми — не нашли. Зато прозвище братья от деда Матвея, конечно, заполучили: Мишку и Гришку враз Утятниками прозвали. Но вот что интересно — история на том не кончается, можно даже сказать, что это только зачин ее. Главные странности дальше были.

Братья попугались, конечно, да не успокоились. Как же им успокоиться, когда уток все прибывает, а они — ни с чем. Вот сидят они, обдумывают хитрый план. Тут идет дед Матвей, и прямо к ним. «Что это вы, — говорит, — от людей прячетесь, когда вас умный человек ищет?» «Кто такой?» — удивились братья. Дед и рассказывает, что будто из города человек спрашивал про тех, кто к птичьим делам особый интерес в деревне имеет. «Ну, а вы, — продолжает, — у нас первые птичники, кто ж с вами сравняется? И как только в городе, удивляюсь я, про ваши смелые подвиги еще не узнали? Непорядок, значит. Я ему про вас в лучшем виде пояснил, не сомневайтесь. Он теперь желает с вами познакомиться и свои истории вам рассказать. А истории его не чета нашим. Советую послушать. Вот он теперь как раз по берегу ходит». Дед с тем удалился, а братьям любопытно, где в его сообщении правда, а где — известные закорючки. Не удержались они, пошли поглядеть, что там на берегу делается. Видят — и правда: сидит на пригорке человек. Смотрит в бинокль, потом что-то быстро-быстро в тетрадку записывает и опять смотрит. День теплый, птицы на воде много. Ныряют, кормятся, плещутся, и стало их куда больше, чем было. Не решаются братья подойти ближе — дед Матвей, конечно, расписал, как они ружья растеряли и в воде искупались, на то он известный мастер. Но интересно, что чужому человеку тут надо. Топчутся Мишка и Гришка на месте, а он сам их заметил и к себе подзывает. Подошли. Оказалось, и впрямь ученый человек. Такой наукой занимается, про которую Мишка и Гришка никогда не слыхали. До учебы-то они не охотники были, известное дело. А тут слово к слову, заинтересовались.

И рассказал им человек, что есть такие люди, которые решили подсчитать, сколько у нас на брянской земле водится птиц, зверей, живности всякой, а также деревьев, трав и другой растительности. Потому что развелось много разорителей, и немало уже они уничтожили ценного, что есть в природе. Если так и дальше будет, то скоро даже простую уточку занесут в «Красную книгу»…

— Какую книгу? — переспросил Гришка.

— Такую, — объясняет человек, — в которую записывают птиц, почти не оставшихся в природе. Вот, например, хищная птица беркут. Красивая, сильная. Когда-то их было много на Брянщине. Теперь целые рощи орлиные вымерли. Герб нашей страны еще при царе орел украшал. Изведем птицу — значит, и герб обманчивый будет, вот как! Исчезают соколы, серые гуси. Зеленый дятел — уже редкая птица, а ведь он — санитар леса! — Беднеет Земля, наш родной дом.

— Зато уток много еще, — вставил свое слово Мишка.

— Уток? — человек внимательно посмотрел на него. — У нас в стране охота на водоплавающих птиц государством запрещена. (Не слыхали об этом братья.) Погубить одну уточку — значит уничтожить целый выводок. Она прилетает к нам дать потомство. Да еще не все знают, что уже на зимовке уточки находят себе пару. Вон парами плавают, видите? Убьет человек селезня, разобьет пару — опять приплода не будет. За несколько лет от этой стаи ничего не останется. А еще не только браконьеры стреляют, для птиц есть много опасностей. Отходы ядовитые от заводов в реки уходят, леса вырубают — тревожат лесных обитателей. Перелетных птиц в пути много погибает. Вот умные люди и решили объединиться для защиты природы от вымирания. Но для начала надо подсчитать, сколько у нас рыб, птиц в наличии имеется, наука с наблюдения начинается и точного подсчета.

— А мы тут все гнезда наперечет знаем, — сказал Гришка. — Знаем даже, где беркут живет в лесу за пригорком. И дятлов разных видели, только поймать их трудно… И прикусил язык, а человек этого как будто не заметил.

— Вот, — говорит, — выходит, эти места особенные. Редкие птицы тут встречаются. И уток к вам много летит! Видимо, люди у вас хорошие. Птица, наверное, чувствует, где для нее опасности меньше.

Тут потупились братья. Тогда Гришка и сказал новую глупость:

— А к чему их много разводить? В нашей деревне у каждого свои на дворе есть.

Как будто огорчили эти слова незнакомца. Отвечает, что, мол, разные люди на земле живут. Одним хочется, чтобы у них в доме всего много было. И самому не особенно надо, а с соседом ни за что не поделится. Эти дальше своего носа глядеть не умеют. Другие думают, например, чтобы их деревня была богатая. Понимают: крепче хозяйство — и у всех достаток будет. А третьи — вот эти и есть самые умные — думают про всю планету, эти дальше всех глядят, вперед, значит. Разъясняет человек, что если будет каждый у себя разорять, так разорим всю Землю. Сохраним, мол, у себя — нам люди в будущем спасибо скажут. Сегодня от нас зависит судьба всей Земли нашей. Чтоб осталась она зеленой, не сделалась пустыней, где нет ни кустика, ни ручейка. Природа терпелива до поры до времени, да тоже возмутиться может. Разоритель, что слепец: плывет смело, вроде чужое погубил, глядь — а сам непонятно как на мели оказался. Мишка и Гришка слушают, смекают что-то про себя. А человек продолжает:

— Вот мы и собираем вместе всех, кто это понимает. Нам помощники нужны, потому что работа большая, много терпения требует, наблюдательности, знания. Разорить всегда легче, чем сохранить и вырастить.

— А как посчитаем, что тогда? — полюбопытствовал Мишка.

— Определим, какие места на Брянщине самые нужные для охраны и доложим высокой власти про это в Москве. Такие места делают заповедниками.

— Что это такое? — спрашивают братья.

— Заповедники? Это такие природные зоны, которые охраняются уже самим государством. Видите? — и человек развернул карту. — Эти места на карте помечены. Сейчас их не так много, но мы хотим, чтобы их было больше, чтобы и Брянская земля была отмечена. Наша природа очень богатая. И лесов у нас великое множество, и чистых рек глубоководных, и озера есть широкие, луга покосные разнотравные, поля бескрайние… А вот другая карта. — И он развернул другую. — Это наша Брянская область. Ваша деревня вот здесь, видите? На этой карте мы отмечаем птиц, зверей, растения, которые встречаются в каждой местности. На вашей еще карте пусто.

— А чего раньше нам не сказали про это?

Посмотрел на них внимательно человек и говорит:

— Большое дело не сразу делается. Не хватает у нас людей. Много в стране и других дел важных, здесь, можно сказать, нужны добровольцы, особенные люди, кто не жалеет своего времени для доброго дела, у кого нет жадности, корысти. Нужно хорошо местность знать, каждый уголок своим шагом измерить, но при этом не навредить чтобы, не испугать зверя или птицу, не затоптать гнездышко. А раз вы места птичьи знаете, значит, вы для нас самые ценные люди.

Про что еще говорили Мишка и Гришка с ученым человеком, неизвестно, только с того дня как будто подменили братьев. Вместо ружей взяли бинокли и ходят по берегу. Уток считают, в тетрадку записывают, на карте что-то отмечают. Дед Матвей пробовал как-то поинтересоваться у них, к чему такие их дела, да они мудрено ответили: «Наукой, дед, занимаемся. Самой важной для всей планеты. Без этой науки скоро жить людям негде будет». «Ну, ну, — ответил дед, — старайтесь. А наше дело — глядеть готовое. Какая польза с науки вашей — время покажет».

Когда вода сошла, то у самого, можно сказать, берега нашли-таки два ружья и весло, и были они крепко перевязаны какой-то то крученой нитью. Дарья Синица говорила, что это был знак Узорницы, то есть строгое ее предупреждение братьям-разорителям. Только теперь оно вроде как и ни к чему оказалось. Теперь они не то, что стрелять, а пугать птиц перестали. Ходят по берегу тихо, чтоб не спугнуть птицу с гнезда. Притаятся, прислушаются и дальше идут. А самая большая от этого радость — матери, не нарадуется на своих ребят. И послушней стали, и к людям уважительней. Даже в школе их учительница похвалила, особенно по географии они отличились. Где какое государство находится, какой там климат, что произрастает на земле, какая живность водится — все знали. Закончили школу и поехали в город учиться. Хотите знать, что дальше с ними было? — Это тоже нам известно.

Как выучились они, так определились в нашей местности лесниками. Один за лесом, значит, присматривал, другой — за речкой, Десной то есть. За реками тоже присмотр нужен, а вы как думаете. Проверяют умные люди, какая вода, сколько рыбы и все такое. Чтоб не обмелела, не замутилась. Полезное дело, потому что с давних времен около речки вся жизнь держится. И, скажу я вам, ребята стали — одно загляденье. Придут, как говорится, с дозором или надзором, что ли, с людьми поговорят, расспросят про житье-бытье, расскажут, чего у нас в лесах убавилось, чего прибавилось, объяснят, где можно вырубку сделать, а где нельзя. А если какой мальчонка на глаза им с рогаткой попадется — тогда берегись. Посадят возле себя и так с ним про что-то поговорят, что тот навсегда про озорство забывает. Пробовал кто-то братьев Утятниками называть, да не прижилось прозвище почему-то, только что в сказе осталось.

Перевелись в наших краях охотники, можно сказать, совсем. А Григория и Михаила наших направили в другое место. Говорили люди, что доверили им охранять природу всей области Брянской. Ценные люди оказались. Ученые. Но вот заповедником всю нашу область пока не объявили. Значит, не все еще подсчитано у нас. А может, потому что тут и так заповедные места — люди сами не хуже государства их охраняют. Школьники эту науку теперь знают. Как весна — скворечники развешивают, зимой кормушки для птиц делают. Не поверите, а зимой ко мне на двор лиса заходила — не боится, значит, людей. И так, видно, у нас хорошо, что нынче прилетели весной к разливу два лебедя. Вот уж дивились люди. Красивые птицы, ничего не скажешь. Даже из города приезжали посмотреть на это чудо. Фотографировали, наблюдали. Никто их не обидел. Подкормились у нас и дальше улетели. Что ж, мест для птиц на земле много хороших.

Раз летят, значит, и в других местах разорителей нет. Непонятно нам только насчет завода. Говорил тогда умный человек, что в заповедных местах не положено лес рубить и строительство затевать. К чему стали вырубку делать — не у кого спросить.

Еще опять про Узорницу стали говорить. Кто-то видел, как ходила между деревьев в том месте, где строительство намечают, красавица в сарафане зеленом. Возле спиленного дерева садилась на пенек и мотала клубок ниток изумрудных. Будто тянула нитку из травы густой, а потом поломанные веточки перевязывала. Коса русая перевита у нее лентой ясной, будто радугой, платок атласный белыми кувшинками вышит. И слышали, будто напевала она или приговаривала:

«Летела, летела уточка
Из-за моря синего,
Летела, летела уточка
До края родимого…»

Кто видал и слыхал — неизвестно. Дарья бы объяснила, что к чему, она понимала. Сама говаривала: «Ум догадкой красен». Перевелись у нас на деревне хорошие сказители. Дело ж не в том, чтобы правдиво передать, а чтоб еще и смысл объяснить. Для этого надо свою мудрость иметь. К чему это Узорница явилась? Разорителей у нас давно нет на деревне да и во всей округе. А, может, просто кому-то показалось. Иной раз прошумит ветер по камышам или по веткам березовым — как будто говорит с тобой кто. Считай, с каждым такое бывало…