Формин Ю.А. О себе

К музыке я потянулся рано. Сколько помню себя в детстве — до самозабвения любил петь. Дом в центре Советского района с гулкими подъездами, широкими лестничными маршами неизменно настраивал меня на любимое занятие. Всякий раз, спускаясь с нашего верхнего этажа во двор, я во всю мочь горланил народные либо популярные песни советской эстрады, что, благодаря естественной реверберации звука в подъезде, было чрезвычайно завлекательно. Не припомню случая, чтоб кто-то  из жильцов «освистал меня». На бис, впрочем, тоже не вызывали…

Навсегда врезался в память первый сольный концерт в беседке на заднем дворе, сооружённой для местной детворы мужчинами нашего дома вместе с моим папенькой. Я с таким восторгом пел и выступал в роли конферансье этого спонтанного дворового шоу, что удостоился громких аплодисментов зрителей — моих сверстников и жильцов дома, которые с любопытством глазели из окон, привлечённые необычностью происходящего. Пролетели десятилетия, но волшебство тех минут далёкого детства согревает душу и поныне…

Честно говоря, не помню, мечтал ли я, надеялся ли попасть в Союз композиторов России. Но однажды, в очередной приезд на Брянщину, Валерий Юрьевич Калистратов предложил мне подать документы для вступления в Союз. Я почувствовал, что предложение маститого композитора возникло не вдруг. Это меня завело и подвигло…
В Союзе композиторов России у меня состоялся занимательный диалог с секретаршей, листавшей мои «тугаменты»: «Вас не примут в Союз композиторов». — «Это ж почему?» — «У вас нет высшего специального профессионального музыкального образования». — «А может, я чем другим возьму?» — «Посмотрим-посмотрим…» Замечу, в этом не чувствовалось издёвки. Просто матёрая москвичка проинформировала неосведомлённого провинциала о его «никаких» шансах.
Примерно через три месяца барышня позвонила мне домой и поздравила с принятием в Союз композиторов России, по её словам, на редкость быстрым и почти единогласным. Попутно извинилась за то, что не разглядела во мне будущего члена.

В родительском доме не было икон для обозрения или для молитвы, но, бывая у бабушек в деревне, я видел, как иногда они, почти беззвучно, что-то  шептали у тёмных с лампадками ликов. Это не вызывало у меня ощущения архаичной нелепости обращения к неведомому и невидимому Богу, хотя я и не испытывал неведомой благоговейности перед сокровенным актом тихой молитвы. Через десятилетия я осознал, что мои давно ушедшие к Богу бабули просили у Господа милости своим детям, близким, молили у Господа тепла, добра, мира и счастья себе и добрым людям.
Не устану благодарить Всевышнего за дарованную возможность заниматься сочинением музыки. Эта неистребимая потребность разгоняла хандру и сплин, примиряла с «наждачной» судьбой, даруя радость и смысл существования.

Живя не в столице и отдаваясь сочинительству, нужно либо без ума любить то, чем занимаешься, да к тому ж иметь крепкую волю, чтобы не загинуть, либо безоговорочно верить в себя и свой талант. Вероятнее, я обладаю первым. Причём на уровне подсознания. Что-то мне всегда подсказывало (интуиция или ангелхранитель?): моя судьба накрепко завязана на сочинении музыки.
«Музыка заставляет меня забыть себя, моё истинное положение, она переносит меня в какое-то другое положение; мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, что я собственно не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу». (Л. Н. Толстой.)
Очень впечатляюще мнение известного барда и учёного Александра Городницкого: «Я думаю, что наука, хотя вещь и очень важная, но человеческая индивидуальность реализуется не в ней, а в искусстве. Если б не было Ома, Эйнштейна, то эти законы открыли бы другие. А вот если бы не было Лермонтова, Рахманинова, никто не написал бы ни драму „Маскарад“, ни кантату «Весна“. Что-то в науке устаревает, а вот живопись, музыка и поэзия не устаревают никогда».

http://www.puteshestvie32.ru/content/formin