После обеда мы едем на Десну купаться. Едем вверх по реке за город, где вода почище. Возле деревянного подвесного моста, закреплённого на ржавых тросах, Борис останавливается.

— Может, пройдётесь по нему? — спрашивает он, — фотки сделаете прикольные.

— Пойдём, щёлкну тебя на твой гаджет, — говорю я Ирвану, — потом покажешь Наташе, где тебя нелёгкая носила.

Мостик хлипкий, качается из стороны в сторону, как пьяный, и подозрительно скрипит. Француз периодически хватается за поручни. Мне хвататься нечем, руки заняты, в них планшетник. Приходится держать равновесие без рук. О том, что я могу свалиться в воду, стараюсь не думать. Но вот снимки сделаны, и мы осторожно перебираемся на другой берег. Борис уже ждёт нас.

— Тут лучшее место для купания, — говорит он, — на дне песок, и вода чистая.

Чистая, конечно, но не такая, как в Судости. Помню, как на первом курсе, когда я только поступил в институт, мы пошли купаться на Десну, и я хотел половить раков. Все долго надо мной смеялись. Уже тогда в Десне их не было, они давно перевелись…

Я раздеваюсь и с разбега ныряю. Перед моим лбом проносится куча водорослей, а потом неожиданно вырастает деревянная свая. Я чуть не втыкаюсь в неё. Вот тебе и ныряние в незнакомом месте.

Борис и Ирван этого не делают (молодцы), они соревнуются в плавании. Вроде бы просто плывут, но я вижу, что соревнуются. Пробуют наперегонки: кто кого. Француз старается изо всех сил, но я знаю, что лучше Бори не плавает никто. Взяв старт против течения, они долго не уступают друг другу. Но, наконец, француз перестаёт соревноваться (а, может, он просто так плавал, для удовольствия…) и поворачивает обратно. Выигрывать у Бори бесполезно. Недавно он бегал городской пятнадцатикилометровый кросс и занял второе место. И это среди молодых профессиональных бегунов.

Но вот и Борис перестаёт бороться с течением и поворачивает обратно. Он плывёт легко, размеренными гребками, одинаково загребая правой и левой рукой. Красиво, я так не умею.

Купальщиков сегодня немного, понедельник — рабочий день.

Подплыв к берегу, француз и русский вместе выходят из воды. Я смотрю на них и любуюсь... симпатичные ребята.

А я ещё раз ныряю, но теперь уже не так резво. Долго плыву под водой, обследуя дно. Вижу ещё одну сваю и пытаюсь встать на неё. Течение сильное, я едва удерживаю равновесие. Ирван с Борисом уже на берегу. Они беседуют. Мне приятно, что они так легко подружились — мой старый, и мой новый друг. Француз что-то рассказывает, размахивая руками, а Борис внимательно слушает. Две крупные белые чайки что-то клюют у их ног…

На обратном пути мы заезжаем ещё на один Святой источник. Здесь, в местечке Сельцо, их целых два: один в деревянной избушке под навесом, а другой под открытым небом.

Ирван снова пробует воду ногой и снова отказывается. Я его не уговариваю, пусть лучше снимает на свой планшет, как это делаем мы.

Первым ныряет в открытый источник Борис. Он окунается с головой три раза, следом за ним прыгаю я. Вода снова обжигает и снова бодрит. Через пять минут я полезу в воду ещё раз, уже по заявке (ну и похвастать, конечно, нужно перед французом, это простительно). Вечером Ирван покажет нам видеозапись нашего купания. (Кажется, я не очень фотогеничен…).

— Бабушке только не показывай, — предупрежу его я, — даже не говори, что мы в речке купались.

На обратной дороге в машине мы слушаем радио «Брянская Губерния».

— Это местное? — интересуется Ирван.

— Да, — отвечает Боря.

И тут я слышу песню «Последняя осень». Её заказал один из радиослушателей.

— Сделай громче, — прошу я Борю, — ещё громче.

— В последнюю осень, ни строчки, ни вздоха, — поёт Шевчук хрипловатым голосом, — Последние песни осыпались летом…

Мы слушаем, затаив дыхание. Француз молчит. Не знаю, понимает он смысл песни, или нет. Может для него это просто красивая мелодия.

А Боря начинает тихонько подпевать. Он тоже поёт лучше всех, по крайней мере, раньше пел. В молодости у него был голос не хуже, чем у Градского. И это не хвастовство…

Но вот последний аккорд стихает, и опять начинаются новости.

— Знаешь, кто пел? — спрашиваю я, поворачивая голову.

— «ДДТ», — отвечает Ирван, — Юрий Шевчук. Я знаю его песни. Это правда, что он против Путина?

— Правда, — говорю я.

— А за кого?

— Ни за кого, он за свободу. Таким уж уродился.

— И вам разрешают его слушать? — продолжает расспрос француз.

— Видишь, слушаем, — отвечаю я, — и тебе позволяем.

Ты, кстати, понимаешь, о чём он поёт в этой песне и к кому это он обращается:

Ах, Александр Сергеевич милый, Ну что же Вы нам ничего не сказали?

— Кто такой, этот Александр Сергеевич, знаешь?

Француз пожимает плечами.

— Это Пушкин, — говорю я, — наше всё. Это к нему Шевчук обращается в своей песне через века и поколения.

— Я знаю, кто такой Пушкин, и что он для вас значит, — говорит Ирван, — я только не думал, что эта песня о нём….

— Ну, песня не совсем о нём, — соглашаюсь я, — она об осени, любимой поре Александр Сергеевича.

Я рассказываю Ирвану историю о «Болдинской осени», о холере в Москве в восемьсот тридцатом году, о том, что Пушкин из-за неё задержался в Болдино на три осенних месяца, и что в это время он написал тридцать лучших своих произведений. Потом Пушкин ещё два раза посетит это место, и оба эти раза снова окажутся продуктивными, но уже не настолько.

— Осень у Пушкина — лучшая его творческая пора, — говорю я.

— Ты умеешь рассказывать, — говорит Ирван, — приедем к тебе домой, я всё это тоже запишу. Мне это поможет в разгадке русской души.

Я чувствую, как француз благодарно пожимает моё плечо.

— Не сильно поможет, — отвечаю я, — ваш маркиз де Кюстин целый год по нашей стране катался, а толку. Всё высматривал, как наши люди живут. Оно ему надо? Книгу потом написал об этом в тысячу двести страниц, правдивую, конечно, но за неё потом добродушнейший Жуковский обозвал его собакой. Нам не правда о нас нужна, мы её и без иностранцев знаем, нам важно другое — как ты относишься к России: с любовью или нет. Маркиз описывал всё в насмешливом тоне, а насмехаться над собой русские никому не позволяют. Наполеон и Гитлер поняли это… правда слишком поздно.

Я поворачиваюсь к Ирвану проверить, слушает он меня, или нет?

Француз в ответ снова пожимает моё плечо.

Боковым зрением я вижу, как мимо нас проезжает Нива Шевроле.

— Моя машина, — говорю я.

— Жалко? — спрашивает Ирван, — в который раз ты уже это говоришь.

— Есть, маленько, — отвечаю я, нехотя.

— Отжали тачку, а ты не переживай, — смеётся Борис, — купишь потом себе новую, крутую.

Уже на въезде в город, Ирван неожиданно вспоминает, что так и не купил подарка для моей жены.

— Сейчас мы это исправим, — говорю я, — возле памятника Гагарину есть магазин «Малахитовая шкатулка». Там продаются поделки из натуральных камней. Моя жена любит такие вещи.

Припарковавшись у стадиона «Динамо», мы направляемся к магазину.

Внутри тихо и прохладно, кондиционер работает почти бесшумно.

Все полки в магазине снизу доверху уставлены вырезанными из камней безделушками. Слоники, черепашки, лягушки и прочая ненужная в быту живность чередуется с вещами нужными: стаканами, ложками, блюдцами и другой утварью.

Ирван в замешательстве, что выбрать?

— Бери, что пригодится в хозяйстве, — говорю я, — стаканы, кружки, или чашки. И я когда-нибудь ими воспользуюсь, заодно и тебя вспомню добрым словом.

Борис тоже помогает французу в выборе подарка. Он достаёт с верхней полки (ростом он повыше нас) два набора, в каждом по два стакана. Сделаны они из малахита, на свету отдают благородной зеленцой.

— Их беру, — говорит Ирван и откладывает в сторону стаканы с зеленоватыми узорами. Потом он смотрит сквозь них на свет и проводит пальцем по краям. Это я ему советую так сделать, чтобы потом не было вопросов, как однажды у меня в Турции, когда я только дома обнаружил отбитый край у посудины. Но я-то могу пить и из выщербленной чашки, а жена этого делать не будет. У неё на этот счёт есть определённые приметы. Но, как бы там ни было, проверив всё основательно, мы идём к кассе. Ирван выбранным подарком доволен, а потому платит с удовольствием.

Молодая продавщица заворачивает каждый стакан в бумагу, укладывает их в разрисованный пакет и отдаёт нам.

Жена дома, увидев, что ей преподнёс француз, расцелует его в обе щёки.

 В этот вечер мы будем сидеть с ним допоздна и беседовать о разных материях.

— Завтра я уезжаю, — напомнит он мне, — а мы так и не сделали твои задания по французскому. Будем их делать?

— Будем, — отвечу я.

Ещё в день приезда я прожужжал ему все уши, что моя молодая учительница задала мне на дом на два летних месяца домашнее задание.

— Дёвуар а домисиль, — скажу я.

— Просто дёвуар, — поправит он, — это выражение уже означает домашнее задание, — а домисиль — это на дом. Как там у вас говорят, масло масленое.

Иногда Ирван поражает меня своими знаниями…

И вот теперь я, наконец, напрямую удостоверюсь в его учительских навыках.

Я беру тетрадь с листками домашнего задания, и мы отправляемся на кухню. Над столом здесь всё ещё витают запахи от недавнего ужина. Но нужно настроиться на рабочий лад и приступить к первому заданию.

Когда-то, двадцать лет назад, когда я только начал заниматься каратэ, сэнсэй учил меня оставлять все проблемы за стенами зала. Сначала я даже не мог в это поверить, как это оставить проблемы снаружи, когда они у меня внутри. Кредит невыплаченный никуда не денется, пока я тренируюсь в зале, сломанный холодильник не отремонтируется сам собой, близкий родственник не воскреснет… и т. д. Но, оказалось, что научиться можно всему, и всё можно преодолеть, если настроиться на нужный лад. Теперь мне это делать уже гораздо легче, по крайней мере, с французским я справиться должен…

Словаря с собой я не беру, зачем он мне, если рядом живой француз.

Первый листок с заданием идёт трудно. Я то и дело натыкаюсь на незнакомые слова, запинаюсь, норовлю вскочить со стула и побежать в спальню за словарём.

Ирван останавливает меня и ненавязчиво подсказывает, но не напрямую, а наводящими вопросами, чтобы я сам догадался: где «врэ» (правда), а где «фо» (ложь). В основном я попадаю, но иногда ошибаюсь, тогда француз переворачивает листок на исходную сторону и заставляет меня перечитать всё заново:

— Тут всё написано, — говорит он, — читай внимательно.

Ирван учитель со стажем, он давно учит взрослых учеников, а потому знает, как с ними обходиться. Но мне от этого не легче. Я, конечно, помню, что мозг взрослого человека развивается только от непривычной для него работы, но как себя заставить её выполнять?

Как бы там ни было, но с потугами и с подсказками, куда же без них, первое задание я выполняю. Француз хвалит меня, но сдержанно. Я даже не пойму, рад он моим успехам, или не очень. Я же от произведённых усилий весь взмокаю, как мышь. Тайскую мою футболку можно выкручивать. Приходится идти в спальню переодеваться, а заодно показать жене результаты моих потуг.

— А ты что хотел, — говорит она, — на халяву проскочить? Как учит сэнсэй, тренировка должна быть не только в спортивном зале, но и во всём остальном. Переодевайся и марш обратно.

Приходится повиноваться, я переодеваюсь и возвращаюсь на кухню.

— Будем продолжать? — спрашивает француз.

— Будем, но, может, ты сам напишешь за меня остальные листки? — робко интересуюсь я.

— Я-то могу, — отвечает Ирван, — только что это тебе даст?

— Ничего, — говорю я, — каким был тупым, таким и останусь.

— Нам твой скепсис сейчас ни к чему, — улыбается мой французский друг.

— Э-т-т точно, — подтверждаю я и беру в руки второе задание.

Оно уже идёт легче, француз хвалит меня, особенно когда я угадываю незнакомые слова, но хвалит совсем чуть-чуть.

После второго задания без передышки следует третье. Но я уже чувствую, как запас моей интеллектуальной прочности заканчивается, и я потихоньку впадаю в ступор. Мозг начисто отказывается производить любую работу, а не только ему «непривычную». Я смотрю на картинки, которые мне надо описать по-французски, и ничего не понимаю. Это выше моих сил.

— Пиши дальше сам, — я подвигаю Ирвану листок с третьим заданием, — я пас.

— А что скажет твоя учительница, когда увидит чужой почерк? — спрашивает он с усмешкой.

— Порадуется, когда узнает, что это писал настоящий француз, да ещё мой друг...

Через месяц, когда я снова приступлю к занятиям, так оно и будет. Она даже скажет, что у Ирвана красивый почерк.

Но вот задание, пусть не до конца выполненное, откладывается в сторону, и дальше мы сидим молча. Стрелки часов приближаются к полночи. Как быстро летит время…

Времени бег

I

«… Время ускорило бег

Его не остановить

Растаял вчерашний снег

Кого за это винить?

II

Жизнь ушла в никуда

Больше не будет другой

Не удивляйся тогда,

Когда придут за тобой

III

Придут и скажут — пошли

Оставь всё привычное здесь

Станешь снова «солью земли»

Не будешь ни пить, ни есть

IV

Не будешь больше мечтать о том

О чём мечталось всегда

И всё оставленное на потом

Не возвратить никогда...»

Давно написаны эти строки, но с тех пор жизнь только ускорилась…