На следующий день нелёгкая поднимает меня в несусветную рань. Только-только солнышко в окошко заглянуло, а я уже протираю глаза. Смотрю, жены рядом нет, прислушиваюсь, с кухни доносится стук посуды.

Ага, это она уже готовит для француза блины (дю крэп).

Я быстренько вскакиваю, бегу на кухню и начинаю ходить туда-сюда возле плиты, потягивая носом.

— Сядь, — говорит жена, — не мельтеши перед глазами.

Но на одном месте усидеть я не могу, меня колбасит. Надо же, живой француз поселился у меня и будет жить целую неделю.

Я иду в прихожую, подхожу к проёму в зал, дверей у меня между ними нет, лишь только межкомнатная занавеска, и пытаюсь через неё разглядеть безмятежно спящего гостя.

— Что-то он подарков нам вчера не вручил, — говорю я жене, возвращаясь обратно на кухню, — забыл, наверное. Может стукнуть чем-нибудь посильнее, чтобы он проснулся. А потом, если что, свалим на соседей?

— По голове лучше себе стукни, — отвечает жена, переворачивая на сковородке очередной шкворчащий блин, — зачем ты его таскал вчера, на ночь глядя? Теперь вот он выспаться не может. Садись и жди, не трогай его.

Потом Ирван расскажет ей, то есть моей жене, а не мне, что уснул он поздно, что за окном допоздна гоняли мотоциклисты, что по природе своей он «сова», а не «жаворонок», и скажет ей спасибо за то, что она не дала мне его разбудить.

— Я у вас как король жил, — скажет он нам потом в день своего отъезда... но это будет потом, а пока я продолжаю терпеливо ждать пробуждения званого гостя.

И вот уже и блины начали остывать, а француз всё никак не просыпается. Тут уже начинает волноваться жена.

— Сделаю пока ещё одну стопку блинов, — разговаривает она сама с собой, — ты тогда будешь есть у меня холодные, а он горячие.

— Большое спасибо, гран мерси, — говорю я, но слова эти звучат из моих уст не как благодарность.

Но как бы там ни было, через час мы все за столом. Перед нами две горки пышных ароматных блинов и полтазика лукашенковской густой сметаны.

— Мне нужен один кофе, — просит француз, — без него я не могу проснуться.

А я могу, и в отличие от него, давно проснулся, поэтому завариваю себе чай из женьшеня, привезенный мною из Таиланда. Я так им хотел угостить француза, а он…

Что ж, пусть тогда пьёт свой кофе, точнее, наш, а ещё точнее — бразильский.

Я верчу перед его носом упаковкой из-под женьшеневого чая и показываю на ней надпись «маде ин Таиланд». Но, оказывается, француза этим не удивишь. Он хорошо знаком с этой далёкой экзотической страной. Ирвану, как и мне, Таиланд — почти дом родной. Лет тридцать назад, после пережитой им любовной драмы, пробыл он в нём больше года. Он собирался провести там свой медовый месяц, любимая девушка обещала к нему прилететь из Франции… но не прилетела. Она вышла замуж за другого. К разбитому корыту Ирван возвращаться не стал, уволился по телеграмме с работы и остался жить в Таиланде. Было ему на ту пору неполных двадцать пять. От отчаяния он решил даже остаться в этой стране навсегда и начал даже изучать тайский язык, но время лечит любые раны, и любовные в том числе. Они, порой, лечатся даже быстрее остальных, особенно, если лечащий врач вам попадётся достойный — в виде душевной миловидной девушки.

Поэтому Ирван за год вылечился полностью, и теперь у него от той поры остались лишь приятные воспоминания. Тёплое море, жаркое солнце и приветливые люди. Он даже помнит несколько фраз на тайском языке.

— Кхоп кхун кап (спасибо), — говорит он мне.

— Самрап мыи нии (за ваше угощение), — прибавляю я.

Когда-то в юности я тоже пережил любовную драму, а потому знаю, что это такое. Я чувствую в нём собрата по несчастью, поэтому дарю ему свой «Ирреальный Мир». Француз с благодарностью смотрит на меня и принимает подарок. Вот мы и побратались…

Поев блинов и выпив «свой наш бразильский» кофе, Ирван просыпается окончательно и вспоминает про свои подарки.

Я жду от Наташи чего-то необыкновенного. В одном из писем она мне сообщала, что держала «это» в руках, и я теперь должен догадаться, что «это».

Ирван достаёт из своего бездонного рюкзака сначала книги, потом диски с песнями на французском языке, потом диски фильмов, тоже французских, и, наконец, опять книги и вручает всё это мне.

— Елене я куплю подарок потом, — говорит он, — я не забыл про него, просто из твоих сообщений я всё немножко неправильно понял. Я думал, что она до сих пор в Москве, сидит с внучкой, а она уже давно в Брянске. Но, я думаю, мы ей и здесь что-нибудь купим.

— Без проблем, — отвечаю я.

Но вот все подарки розданы, и Ирван вопросительно смотрит на меня.

— Можно идти гулять? — спрашивает он.

— Пошли, — отвечаю я.

«Интересно, какие из этих книжек держала в своих руках Натали»? — думаю я, выходя из дома…

Спрашивать француза о том, что, может быть, он забыл ещё про какие-нибудь подарки, я не решаюсь.

На улице, «дэор» (снаружи), как говорят французы, я начинаю обдумывать, с чего начать сегодняшний день.

План у меня такой: сперва меняем деньги в банке, это я советовал сделать Ирвану ещё в Москве и ни в коем случае не менять их на вокзале в обменнике, потом регистрируем его в местном ОВИРе (а вот этого я не знал, оказывается, для иностранцев это обязательная процедура), и потом мой друг Боря будет возить нас по Брянску. Начнём с посещения кургана Бессмертия и парка Соловьи и закончим Свенским монастырём. На сегодня, я думаю, этого будет достаточно.

В банковском обменнике нам подсказывают, что регистрацию можно сделать не только в ОВИРе, но и в любом отделении Почты России.

«Слава Богу, — думаю я, — потому что в ОВИРе сейчас будет народу — не протолкнуться. В последнее время наших родных иностранцев с Закавказья и из Средней Азии понаехало столько, что регистрация может затянуться на весь день (рассуждаю прямо, как коренной москвич)».

В банке очереди нет, и деньги Ирвану меняют быстро. Спрятав в карман вместо каких-то там шестидесяти евро, четыре с половиной тысячи наших полновесных рублей, он выходит из кабинки довольный.

— Куда дальше? — спрашивает он.

— В близлежащее отделение почты, — отвечаю, — оно тут рядом, за углом.

На почте очереди тоже нет, но и некому регистрировать иностранца. Девушки, которой поручена эта обязанность, на месте мы не обнаруживаем, и она, как нам сказали, будет только после обеда.

— Сколько стоит эта процедура? — интересуюсь я.

— Тысяча двести пятьдесят рублей? — отвечает сотрудница.

— Нехило, — восклицает француз, — теперь я могу так выражаться? — он вопросительно смотрит на меня.

— Можешь, — киваю я, — и будешь это делать ещё не один раз. В других местах тебе тоже, по всей видимости, придётся регистрироваться. Ты ведь будешь жить ещё в Михайловке, а потом в Москве?

— Да, и там мне придётся регистрироваться, — подтверждает мои опасения Ирван, — если я буду оставаться на каждом месте дольше недели. Такой ерунды нет нигде, не только в Европе, но даже в бедной Армении, где я провёл прошлогодний отпуск.

«А мы ещё хотим привлекать побольше туристов в нашу страну», — думаю я.

В это время в моём кармане звонит телефон. Это Борис.

— Давай к нам, — говорю я ему, — надо ехать на Главпочтамт француза регистрировать.

Мы выходим из здания почты на улицу. Снаружи жарко, хотя утро ещё не закончилось, только начало одиннадцатого. Температура подбирается к тридцати. Август обещает быть жарким.

Борис на своём Шевроле Круз подруливает к нам через десять минут. Я представляю его французу. Чем-то они похожи: мой друг с сорокалетним стажем, прадед которого был русским дворянином, и мой новый друг, бретонец Ирван. И не только внешне. Оба высокие, худощавые, оба симпатичные (мне насчёт француза это сказала моя тётка, случайно нам встретившаяся на улице, которая сама ещё молода и красива), и оба до сих пор бегают марафон. Но главное, оба они притягательные. Есть такая порода людей, которые умеют не раздражаться по пустякам... да и по серьёзным вещам тоже.

Мы садимся в Борину тачку, я спереди, Ирван сзади (мы так потом будем ездить всегда… и это без обид для моего иностранного гостя) и рвём к Главпочтамту. Там цена регистрации уже другая и равняется она двумстам пятидесяти рублям. Уже без тысячи.

Тут я произношу с восхищением:

— Нехило... такая разница, и всего в двух шагах друг от друга.

Но — это наш родимый капитализм, надо к нему привыкать.

Сотрудница выдаёт нам два бланка формата А4 и предлагает заполнить их с двух сторон чёрными или тёмно-синими чернилами. Сделать это надо печатными буквами и на кириллице. Образец заполнения она советует поискать внутри двух пухлых фолиантов, лежащих на стойке в десяти метрах от неё. Всего через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут я их нахожу. Ирван, полный энтузиазма, бросается заполнять нужные строчки. Надо отдать должное, пишет он быстро и аккуратно, всё же сказывается профессиональный опыт школьного учителя. Им он работает уже восемнадцать лет.

В графе фамилия он пишет Контен, в графе имя — Ирван, следующая графа — отчество. Зачем она нужна, если даже в наших российских загранпаспортах нет отчеств, я понятия не имею. В неё он быстренько записывает слово Франция.

— Один бланк готов, — констатирую я и забираю испорченный лист, — стой здесь, пойду просить новый.

— Я, конечно, могу вам выдавать бланки, — говорит мне сотрудница почтового отделения, — но не до бесконечности. Поэтому лучше я вам посоветую съездить в «Дубраву», там ребята из коммерческой фирмы за двести рублей всё вам заполнят за пять минут и сделают это правильно, а у вас я ничего не приму даже при одной неправильно проставленной запятой. У нас тут всё строго.

Мы снова выходим на улицу и снова садимся в машину. Через три минуты мы у нужных ребят в «Дубраве». Для этого приходится проехать под запрещающий знак, но теперь чего уж там…

За пять минут и за двести рублей ребята нам на самом деле делают всё чётко и правильно и даже распечатывают по моей просьбе дополнительный экземпляр. Я прошу его сделать на всякий пожарный, вдруг в Михайловке француз решится заполнять всё сам. Симпатичная наша «старая» знакомая ещё через пять минут регистрирует Ирвана на мой адрес. Делает она это тоже очень быстро. Мы выходим на улицу и вздыхаем свободно. Такое дело провернули… но вот нужно ли оно было?

Борис нас ждёт у машины.

— Виктор, — спрашивает меня Ирван, — скажи, пожалуйста, какой-нибудь другой француз, да ещё не знающий русского языка, может так же легко получить регистрацию в Брянске, как я?

— Вряд ли, — отвечаю, — более того, мне кажется, что в данный момент в нашем городе из французов — ты один и есть, и до конца года других не предвидится.

В парке Соловьи под кронами деревьев всё ещё свежо и достаточно прохладно.

— Пробежаться бы сейчас, — высказывает своё мнение Борис, — я тут каждое утро бегаю. Знаю все здешние тропинки, пригорки и кусты.

— Я не против, — соглашается Ирван, — я и одежду спортивную для этого с собой прихватил. Давай побежим завтра. У себя во Франции в Морле, на побережье Ла-Манша, я бегаю минимум три раза в неделю.

«Молодцы, — думаю я, — но со своей стороны — я пас».

Мои друзья начинают обсуждать задуманное, но исполнить им это не удаётся. У Бори звонит телефон.

— Алло, — спрашивает он, — в чём дело, — и, выслушав ответ, обращается к нам, — мне надо срочно в Москву. Ехать надо прямо сейчас, вернусь только в понедельник. Попроси, — обращается он ко мне, — кого-нибудь другого вас повозить. Зачем только ты свою тачку отдал?

— Знать бы самому, — отвечаю я, — но что сделано, то сделано. Ты езжай, я как-нибудь выкручусь.

— Тогда давай по мороженому на посошок, — предлагает Борис, — там наверху, у трамплина, есть небольшое кафе. Посидим полчасика.

Мы поднимаемся на самую высокую точку парка, где был когда-то сооружён трамплин для прыжков на лыжах. В кафешке заказываем три порции пломбира: два с шоколадной крошкой, и один с малиновым сиропом. Стоит эта вкусняшка двести сорок рублей, не так уж много. Деньги я незаметно сую официанту.

Есть на жаре мороженое — просто кайф. Особенно, если ты наверху, тебя обдувает лёгкий ветерок, а перед тобой раскинулся твой родной город. Он очень красив в это время года. Мы делаем несколько снимков на память. Вернее, делаю я. Я щёлкаю Борю вместе с французом на краю трамплина. Вдаль от нас и вниз уходит просека, вырубленная для катания на лыжах. В конце её, сквозь оставшиеся нетронутыми деревья, виднеется наша речка Десна. Фотки получаются отличными.

Потом мы возвращаемся обратно в парк и делаем по нему ещё кружок. Наконец, подходим к машине и прощаемся с Борисом.

— Хороший у тебя друг, — говорит Ирван, — спортивный.

— Мы сорок лет не разлей вода, — отвечаю я, — с первого курса института дружим. Пять лет жили в одной комнате в общежитии, и вот общаемся до сих пор.

Боря садится в машину и уезжает. Мы смотрим ему вслед, когда машина скрывается из виду, мы направляемся к кургану Бессмертия.

— Что значит, курган, это ведь не русское слово, — интересуется француз, — что оно означает?

— Что-то вроде мавзолея, — говорю я, — только мавзолей — это для одного человека, а курган для многих. Его насыпали в честь наших земляков, погибших на войне с фашизмом. Для нас это святое место. Моя жена, когда была пионеркой, приносила сюда землю со своей дачи. Пусть всего несколько пригоршней, но тут тоже есть её вклад.

Мы поднимаемся наверх. Там, внутри пятиконечного пилона, я фотографирую француза на фоне нашего города. Отсюда наш Брянск виден как на ладони. Он весь утопает в зелени.

Затем мы спускаемся вниз и подходим к фонтану. Его открыли недавно. Это красивый фонтан и большой. Струи воды взлетают метров на десять, и затем, падая, разбиваются на мириады брызг. Возле него свежо и легко дышится. То и дело со всех сторон к нему прибывают свадебные кортежи. Сегодня пятница, день свадеб. Молодожёны и их многочисленные гости, фотографируются на фоне сверкающих струй. Хорошо жениться летом… вообще, хорошо жениться, ну а летом… так просто восхитительно…

Неожиданно звонит мой телефон. Это жена напоминает, что пора обедать.

— Бабушка волнуется, — говорит она, — жалуется, что заморишь ты француза «не евши».

В принципе они обе правы, жара жарой, а обед никто не отменял, обеду положено быть по расписанию. Назад мы едем в троллейбусе, по дороге Ирван прикидывает: двенадцать рублей — это дорого за билет или не очень?

Дома нас встречает моя мама. Палку свою она куда-то подевала, не хочет выглядеть пожилой... Столько новостей у неё в последнее время. Где бы она ещё увидела живого француза.

— После обеда по жаре не шляйтесь, — приказывает она, — ложитесь и отдыхайте.

Но я уже звоню своему напарнику по каратэ Николаю, который работает сейчас таксистом. Мы договариваемся с ним о поездке в Свенский монастырь. Оплата только за бензин.

После обеда, как всегда сытного, Ирван укладывается на диван, а я хожу по комнатам и думаю:

«Неужели Наташа подарила мне только французскую книжку, или СиДи диск? Быть такого не может».

— Ирван, — кричу я, — ты мне ничего не забыл передать от Натали?

Француз подхватывается с дивана…

— Извини, — говорит он, — я совсем забыл. Вот тебе от неё подарок.

Он лезет в свой объёмный рюкзак и вытаскивает из него коробку с разноцветными камешками.

— Это мне, это мне, — подскакивает первой к нему моя жена, — я знала, что Наташа подарит мне нечто необычное. Она знает, что мне надо.

«Откуда Наташа может знать, да ещё на таком расстоянии, что тебе надо — думаю я, — да… женщины — это загадочные существа».

Жена берёт у Ирвана коробку, открывает её и начинает доставать из неё камни:

— Бирюза, Аметист, Гранат, Янтарь, — перечисляет она, — Кварц розовый, Кварц белый, Амазонит… ага, — прибавляет она, — Амазонит у меня уже есть, в серванте. Сейчас принесу. Мой только покрупнее будет.

Она бежит в зал и тащит оттуда целую пригоршню камней. Раскладывает их в кухне на столе на две кучки и начинает сравнивать. Из своей кучи берёт камень в левую руку, а из Наташиной в правую. В правой каждый подаренный камешек держит подолгу.

Наконец разжимает правую ладонь и говорит:

— Этот камень, — она протягивает мне Бирюзу, — она дольше всех держала в руках. И он предназначен тебе, — прибавляет она, — это ты любишь всё небесно-голубое. Возьми его, подержи в ладони. Может, и ты что-то почувствуешь…

Я с умным видом беру камень, сжимаю его в ладони и делаю задумчивое лицо.

То, что я ничего не почувствую, я знаю наверняка. Я морщу лоб, пожимаю плечами, втягиваю воздух носом и… о чудо… происходит нечто. Я куда-то проваливаюсь, лечу и вдруг вижу задумчивое лицо Наташи. В руках она держит именно этот камень.

«Наташа, не волнуйся, — говорю я ей мысленно, — у меня всё получилось».

Хотя, как это произошло, я — циник и Фома неверующий, не пойму никогда.

— Как бы мне сегодня с моей женой связаться, — вмешивается в наш таинственный процесс Ирван, — я хотел бы послать ей сообщение?

— Это можно сделать у меня на работе, — говорю я, — Интернет у меня там. Мы можем наведаться туда ненадолго, заодно посмотришь, как я устроился.

В эту поездку по России Ирван сотовый телефон с собой брать не стал, «портабль», как они его называют по-французски, решил ограничиться планшетом. Думал, что беспроводной Интернет у нас везде, и со своим гаджетом он в любое время свяжется с Францией. Оказалось, что зря он так думал.

Во-первых, слово «гаджет» звучит по-русски неблагозвучно и напоминает нам эпизод из «Неуловимых мстителей», где атаман Лютый произносит такую фразу: «Ну и гад же был твой отец, Щусёнок…».

Во-вторых, сотовый телефон в России никогда не помешает, я это по собственному опыту знаю.

— Ты лучше называй свой прибор планшетом, — советую я, — это и звучит благозвучнее, и он, за такое ласковое с ним обращение, когда-нибудь тебя обязательно выручит.

На работе, на моём рабочем компьютере, после нескольких безуспешных попыток, после которых я звоню в фирму-провайдер и ругаюсь с тамошними сотрудниками, мы, наконец, заходим в электронную почту Ирвана. Он уже неделю, как в России, а сообщений в его почте никаких нет.

— Если хочешь, чтобы о тебе вспомнили, — говорю я любимую фразу моей жены, — дай знать о себе сам.