Пока Ирван сочиняет послание жене, а потом матери, я набираю телефон Николая и прошу его приехать за нами.

Я объясняю Коле, что ко мне приехал француз, а Борис, который обещал нас возить по Брянску, наоборот, уехал, и теперь мы безлошадные.

— Нам нужно в Свенский монастырь, — говорю я, — хочу французу его показать.

Объясняю, как лучше к нам проехать, чтобы нас забрать. Ирван к этому времени заканчивает оба свои послания, и настроение его явно улучшается.

До Свято-Успенского Свенского мужского монастыря полчаса езды. Монастырь этот один из древнейших на Руси. На его месте когда-то была обретена икона Печерской Божией Матери, от которой получил исцеление брянский князь Роман Михайлович. Он прозрел. Это произошло в далёком 1288-м году. После своего чудесного исцеления князь приказал построить на этом месте монастырь. Теперь он здесь высится на правом, самом высоком берегу реки Десны. Вид, открывающийся отсюда на синеющие вдали брянские леса, поражает своей красотой.

Ирван то и дело щёлкает планшетником. Я тоже фотографирую своей «мыльницей», но не только пейзажи, их я и так вижу каждый день, в основном я фотографирую удивлённого француза. Эта поездка будет у него совсем другой, не такой, как предыдущая шестилетней давности.

На склоне холма я запечатлеваю знакомый куст шиповника. Он здорово разросся после того, как я закопал под ним своего котика Васю. Это я сделал летом два года назад. Было ему на ту пору семнадцать с половиной лет. По кошачьим меркам, не так уж и мало…

Я подхожу к кусту, стараясь не наступить на место погребения, и прошу у моего Васеньки прощения. Затем срываю несколько ещё не очень зрелых плодов шиповника и показываю их Ирвану. Он не понимает, в чём дело, но на всякий случай отрицательно качает головой. Вечером я заварю с этими плодами чай и угощу им всех. Теперь атомы моего Васеньки перейдут и в наше естество…

Отдав дань памяти коту, мы направляемся внутрь монастыря. Здесь, за его высокими стенами, всё величественно и спокойно. Отовсюду веет простой и строгостью. Дорожки чисто выметены, яблоневые деревья побелены, грядки с капустой, морковью и свёклой аккуратно выровнены. Праздношатающейся братии не видно, все они на вечерней молитве. А ещё пять лет назад я тут наблюдал другую картину. Было много бомжеватых постояльцев, и братия бродила средь бела дня, где ей вздумается. Всё изменилось с приходом сюда отца Алексия. За пять лет его неустанных трудов, монастырь превратился в образцовое заведение…

В прошлом году и мы тут по просьбе моего верующего сэнсэя проходили послушание. Мы — это команда единомышленников, занимающихся каратэ под его началом вот уже двадцать лет. Потрудились мы тогда на славу: убрали территорию, подготовили место под фундамент восстанавливаемого и когда-то взорванного большевиками Успенского собора, почистили Святой источник. Вычерпали из него всю воду, а это несколько кубов, убрали со дна накопившийся там мусор и привели в Божеский вид самоё купальню. После всех трудов праведных, помню, в душу к нам действительно сошла благодать. И это не пустые слова…

Восстанавливаемый храм теперь уже почти готов, осталась только внешняя отделка и роспись стен внутри. Все работы по его восстановлению ведутся на народные пожертвования.

Я запечатлеваю Ирвана на фоне этого величественного сооружения.

Побродив ещё какое-то время внутри монастырских стен и пощёлкав планшетником и фотоаппаратом, мы идём в церковную лавку. Я покупаю у благообразной старушки красочный проспект монастыря и небольшую иконку Девы Марии с Младенцем. Перед отъездом я вручу её французу с тем, чтобы он передал её от моего имени Наташе. Пусть эта иконка хранит её от всех бед и напастей. Моя жена, в свою очередь, передаст ей подушку, вышитую собственноручно: с любовью, с терпением и радостью.

Верит в Бога Ирван или нет, я не знаю, но он тоже заходит вместе со мной и Николаем в церковную лавку. Увидев, что я покупаю иконку Божьей Матери, он просит себе у старушки иконку Спасителя. Для себя он её берёт, или кому-то в подарок, неважно, но мне это приятно.

После прогулки по монастырю мы покидаем его стены и выходим наружу. Но к машине не спешим, времени у нас ещё предостаточно, поэтому мы решаем спуститься по длинной железной лестнице к реке. Там внизу, у подножия лестницы, находится Святой источник. Его мы тогда и чистили в прошлом году во время послушания.

— Окунёмся? — предлагаю я Ирвану.

Тот неуверенно пожимает плечами. И в это время я слышу, как из купальни доносятся женские голоса. Они довольно звонкие и игривые.

— Пойдём к реке, — говорю я, — окунёмся потом, когда девчонки нарезвятся.

Мы пробираемся через заросли к воде. Трава здесь густая и, несмотря на начало августа, зелёная. Много крапивы, перевитой ежевичными кустами. В ней то тут, то там, мелькают синие с дымчатым налётом ягоды. Я срываю несколько штук и кладу в рот. Они тают на языке, и впечатление такое, будто я снова в детстве бреду по своему почепскому оврагу и собираю ягоды. Ничего не изменилось за пролетевшее время: юность, зрелость — всё перепуталось. И пусть я уже немолодой… но какая разница: ведь иногда старый, всё равно что малый…

У самого берега нас встречает весёлая компания. Она расположилась у деревянных столбов, служивших когда-то сваями для моста через реку.

Компания состоит из четырёх человек: молодой симпатичной мамаши, лет тридцати или около того, девочки, лет семи-восьми, вероятно, её дочери, и двоих парней неопределённого возраста. Парни похожи друг на друга, вероятно, родные братья. Один из них, по всей видимости, — отец семейства и муж этой молодой женщины, вопросительно смотрит на нас. Все пьют пиво из пластиковых стаканов, кроме, конечно, маленькой девочки. Компания спокойная, не агрессивная, в какой-то степени даже притягательная. Никто не матерится, лица у всех простые, как у обыкновенных людей из глубинки, и открытые. Вероятно, так они проводят свой немудрёный вечерний досуг.

— Здравствуйте, — говорит им Ирван, — приятного аппетита.

— Бон аппети, — подключаюсь я к его пожеланиям.

Компания настораживается. Разговор, который они вели, смолкает.

— Это француз, — киваю я головой в сторону Ирвана, — приехал в Россию, гостит у меня.

— А почему тогда так чисто по-русски разговаривает? — интересуется дамочка.

— Потому что изучает русский язык, — объясняю я.

— А как вы относитесь к санкциям? — переходит в наступление молодая женщина и делает шаг навстречу французу, перегораживая ему дорогу. Пластиковый пол-литровый стакан, наполовину опорожнённый, мерно покачивается в её руке. Время от времени она к нему прикладывается.

— Моа… жё… я, — начинает запинаться Ирван, подбирая нужные слова.

— Не приставай к человеку, — вмешиваюсь в разговор я, — видишь, он сразу все слова забыл: и русские, и французские. Вам что, на самом деле интересно про санкции? Спросите лучше его, откуда он приехал?

Я поворачиваюсь к Ирвану и беру его за локоть.

— Не волнуйся, — говорю ему я, — сэ нотр пёпль сампль (это наш простой народ). Он нам ничего плохого не сделает.

— А вы тоже француз? — переключается на меня молодая мамаша, допивая остатки пива. Сделав последний глоток, она с сожалением смотрит на донышко, потом размахивается стаканом, намереваясь запустить его в кусты, но, посмотрев на Ирвана, передумывает.

— А по моей морде что, не видно? — отвечаю я вопросом на вопрос, — или, может быть, лицо теперь у меня стало, как у француза, а не как у бывшего почепчанина?

— Но вы так хорошо говорите на их языке? — в её голосе слышится восхищение.

— А вы что тут, полиглоты, и во французском разбираетесь?

— Нет, — смеётся симпатичная дамочка и отрицательно качает головой.

Но похвала её для меня приятна. Я ведь даже не обратил внимания, что пусть и через слово, но говорю с Ирваном на французском языке.

— Откуда он родом? — интересуется один из парней, тот, который похож на папашу девочки, и которого девочка держит за руку.

— Из Морле, — отвечает Ирван.

Все делают умные лица, пытаясь вспомнить, где этот самый Морле находится, но никто не издаёт ни звука.

— Этот городок расположен недалеко от Бреста, — говорю я, — слышали о таком. Во Франции тоже есть свой Брест.

— Я об этом знаю, — говорит второй парень, тот, который не отец, — у них тоже есть Брест. Брест не только в Белоруссии.

— Провинциальный эрудит, — думаю я и вспоминаю, что добрая половина моих знакомых москвичей не знает, что Брянск — это не Белоруссия, а Россия. (И это на полном серьёзе.)

— Он приехал из самого Парижа, — говорю я серьёзно, как это делал Остап Бендер в «Двенадцати стульях», представляя Кису Воробьянинова. Мне хочется немного разрядить обстановку.

Моё высказывание вызывает должный эффект, такой, что даже маленькая девочка отпускает папину руку и подходит к французу. При этом она вопросительно смотрит на меня.

— Это где эта…? — молодая мама взмахивает руками, рисуя в воздухе кувшин.

— Да, — подтверждаю я, — только «эта» называется Эйфелевой башней. Ля тур Эффель, — прибавляю я.

Все начинают смеяться и Ирван тоже.

— Обещал я тебя познакомить с простыми людьми, — говорю я, — видишь, обещание своё я сдержал.

Француза обступают со всех сторон и наперебой предлагают ему пива. Чувствуется, он всем понравился. Ирван тактично отказывается. Маленькая девочка цепляется за его руку и заглядывает ему в глаза.

— У тебя ещё нет во Франции внуков или внучек? — интересуюсь я.

Ирван отрицательно качает головой.

— А в России, считай, есть, — констатирую я, и предлагаю покинуть эту весёлую компанию и вернуться к Святому источнику.

Около источника уже никого нет. Из-за стен купальни голосов не слышно, вероятно, весёлые девчата закончили свои водные процедуры. Пора к ним приступать и нам. Мы заходим внутрь купальни, осматриваемся. В ней единственное окошко под потолком, через него мы выливали когда-то воду, когда чистили этот источник. Привыкнув к полутьме, мы начинаем, не спеша, раздеваться. Ирван в нерешительности трогает воду рукой.

— В такую холодную я не полезу, — говорит он, — ещё от кондиционеров не отошёл. Боюсь заболеть серьёзнее.

— Не боись, — подбадриваю его я, — наоборот, выздоровеешь, эта вода святая. Она от всех болезней — живая, как в русских сказках. Помолодеешь даже.

Но Ирван на мою провокацию не поддаётся, а я не хочу давить ему на психику. Всё же он не мой кот Пиня, который ест у меня с рук даже хлебные шарики, он человек из свободной Европы.

Но мы с Колей русские, нам всё ни по чём. Воду мы даже не трогаем — ни рукой, ни ногой, раздеваемся и сразу бу-у-лтых с головой. Окунаемся раз, другой, третий. При этом произносим молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», и крестимся по три раза.

Вода обжигает, но это только добавляет бодрости. Заболеть мы не боимся, наоборот, выйдя из купели, чувствуем себя новыми людьми. Вся усталость, накопившаяся за день, куда-то исчезает. Наверное, её забрала Святая вода. Так это, или нет, проверить невозможно. Но Ирвану со стороны видней, он на нас то и дело с любопытством поглядывает. Видать, мы на самом деле изменились. Пусть потом расскажет там, в своей Франции, об увиденных у нас здесь чудесах…

Нанырявшись вволю и, не спеша одевшись, мы выходим из купальни. Возле бьющего из-под горы ключа никого нет. Мы набираем Святой воды в заранее приготовленную пластиковую тару, потом делаем ещё по нескольку глотков из пригоршней. Это ещё больше прибавляет сил. Я смотрю вверх, впереди у нас длинный крутой подъём по железной лестнице.

Ирван налегке идёт впереди, он без посуды, а потому ускоряет шаг. Вероятно, он решил нас немножко проверить, действительно ли вода придала нам сил, ну и заодно себя показать, дескать, и он не лыком шит. А то, как нам ещё с Колей проверить: бегает он там у себя кроссы, или только басни об этом рассказывает. Мы-то с Николаем уже двадцать лет ходим в секцию каратэ... и не мужиков под душем разглядывать. (Смотри «Шесть дней, семь ночей» с Харрисоном Фордом).

И вот мы наверху. Ирван нас, конечно, обогнал немного, но ведь он налегке, а у нас полные пятилитровки. Вода хоть и Святая, но тяжёлая.

В принципе, я бы и с пятилитровкой его догнал, если бы не знал, что у Николая больное колено. Негоже оставлять друга позади только ради выигрыша. А так, я бы и с двумя пятилитровками не дал французу выиграть…

Я подхожу к Ирвану и незаметно прислушиваюсь к его дыханию.

Как он себя чувствует после нагрузки? (Сэнсэй иногда тоже у нас проверяет: и дыхание, и пульс, если ему кажется, что что-то не так).

Дышит француз размеренно, как это и положено спортсмену, но очень часто. Это говорит о том, что подъём не был для него весёлой прогулкой, скорее, это было негласное соревнование, кто кого: он выиграет, или мы?

Находясь возле него, сам я стараюсь дышать еле-еле, чтобы было не слышно, не хочется показывать, что и моё дыхание рвётся наружу. Этому сэнсэй научил меня за двадцать лет тренировок — не проявлять на публике слабость, в чём бы она ни выражалась…

Но вот мы отдышались, я и Коля незаметно, а Ирван полной грудью, пора возвращаться домой.

Вечером на кухне, испив Святой воды, я завариваю в обыкновенной воде из-под крана тайский чай и кладу в него три плода шиповника. Теперь мой Вася будет со всеми нами.

Ближе к одиннадцати, когда жена и мать оставляют нас и уходят спать, Ирван просит мой мобильник позвонить жене. Я говорю ему, как отсюда звонить и он начинает набирать: один раз, другой, третий… но на другом конце слышен лишь автоответчик. Ирван беспокоится, мне придётся платить и немало за такой звонок (правильно беспокоится, сотовая связь с заграницей у нас не дёшева), но... как не позволить моему французскому другу оставить хотя бы голосовое сообщение.

Ирван надиктовывает что-то быстро-быстро на автоответчик, но всё равно получается долго. Я вижу, он любит свою жену и беспокоится о ней, и ещё — он её ревнует…