В половине седьмого, умытый и чисто выбритый, я иду будить француза. Спит он без задних ног. Он лежит на правом боку и тихонько посапывает, но глаза его под прикрытыми веками быстро бегают. Вероятно, он видит сон.

Я беру француза за руку и чуть пожимаю её, Ирван тут же подхватывается.

— А?.. Что? — спрашивает он, непонимающе глядя на меня, и потом прибавляет, очнувшись, — я видел хорошие сны и я их запомнил.

— Это потому, что ты вчера дозвонился маме, — говорю я, — она теперь волноваться не будет, вот тебе и сны приснились хорошие.

Сны и мечты по-французски звучат одинаково. Что-то в этом есть. Я вспоминаю песню Далиды «Ностальжи», в которой дождь плачет «сюр мё рэв» — на мои мечты. А до приезда Ирвана я думал, что дождь плачет на море. Теперь по его совету, чтобы лучше понимать их язык, я делаю переводы из Интернета…

Николай подъезжает точно в семь, как мы и договаривались.

Я даю Ирвану кое-что из своей рыбацкой одежды, у меня её завались, хватит человек на десять. Рубаха моя ему размера на три великовата, а шорты — где-то на два. От стирок они сели больше. Выглядит француз в моей одежде смешно, но он не обращает на это внимания. Молодец мужик. Обратит на это внимание мой почепский дядька, когда мы будем сидеть у него за столом, но я опережаю события.

С вечера мы набираем столько вещей и продуктов, словно собираемся на рыбалку на месяц, а не на один день. Стаскивать их к машине помогает моя жена. Перед этим по старинной русской традиции мы все впятером: я, жена, моя мама, француз и Николай присаживаемся в прихожей — кто на стул, кто на банкетку, а кто просто на корточки. Жена желает нам поймать рыбы как можно меньше, ей её чистить не хочется, да и жалко губить божьих тварей. Бабушка крестит всех на дорожку, Ирвану достаётся больше всех.

Выехав за город, он сразу же начинает снимать пейзажи своим гаджетом.

По обеим сторонам дороги тянутся засеянные поля: картофелем, пшеницей, ячменём, но в основном кукурузой. Ещё пять лет назад тут рос один бурьян, а теперь кукуруза вымахала выше человеческого роста.

— Мираторг, — говорю я, — сельхозкомпания, которой тут всё принадлежит, а сама она принадлежит родственникам жены Медведева.

— А это что, запрещено? — интересуется француз, — или неэтично как-то?

— Да нет, — отвечаю я, — и разрешено, и этично. Только вот странно, работать эффективно в нашей стране могут только родственники высокопоставленных лиц, а у простых людей это никак не получается. Вон и у Лужкова жена способная к бизнесу оказалась, особенно пока муж был у руля Москвы. Миллиарды успела заработать. А обычные предприниматели едва концы с концами сводят…

Дальше мы едем молча. Ближе к Почепу кукуруза заканчивается и начинается привычный взору пейзаж — бурьян да перелесок. Но и его уже кое-где распахали. Значит, в следующем году и здесь заколосится нива жизни.

— Мы едем на мою малую Родину, — говорю я, — как это сказать по-французски?

Ирван долго соображает, прежде чем ответить.

Оказывается, во французском языке нет такого понятия, как малая Родина, а есть просто «льё до нэссанс», место рождения.

Но вот и наша речка Судость. От Брянска мы отъехали примерно сто километров. И хотя сегодня воскресенье, здесь возле речки народу ни души. Только высокая трава, в которой вовсю трещат кузнечики. В этом году «Мираторг» её не скосил, наверное, рабочих рук не хватило, все уехали в Москву на заработки. Трава уже начала подсыхать, и косить её теперь нет никакого смысла.

Мы выгружаемся из машины, и я иду показывать Ирвану место его рыбалки. Беру с собой удочку, самую старую (всё равно ведь порвёт или запутает), банку кукурузы Бондюэль и раскладной стул. Сам обустраиваю ему место, сам разматываю удочку и забрасываю. Французу дозволяю только открыть жестяную банку с кукурузой. Ирван левша, но с заданием справляется легко, при этом он с уважением посматривает на мой рыбацкий нож.

Только я забрасываю и кладу удилище на рогульки, как следует первая поклёвка. Моментально подсекаю и вытаскиваю рыбёшку в пол-ладони величиной. Приходится её выпустить и снова забросить.

— Дальше я сам, — твёрдо говорит Ирван и берёт из моих рук удочку.

— Удачи, — желаю ему я и иду на своё заветное место. Есть у меня такое. В прошлом году я на нём выловил голавля килограмма на полтора... или больше. Рыбаки редко когда на глаз ошибаются, разве что в два... ну, максимум, в три раза...

Николай в это время достаёт из багажника мою резиновую лодку и начинает накачивать её ножным насосом.

Рыбалка началась. Всё, внешний мир куда-то исчезает, и я перестаю что-либо соображать.

Как там у Чехова:

«Господь не засчитывает в срок жизни время, проведённое на рыбалке».

Это точно, Антон Павлович сам был заядлым рыболовом.

И вот в заветном месте я сижу уже полчаса, а поклёвок у меня, в отличие от Ирвана, кот наплакал. Зато мой крючок цепляется за что-то на дне. Обрывать леску не хочется, она ведь порвётся не там, где нужно, не на поводке. Мороки потом не оберёшься. К машине надо будет идти, искать запасные крючки, леску, грузила. Потом очки дальнозоркие одевать… Лучше я полезу в воду.

Раздевшись догола (тоже в своём роде чеховский сюжет), я ныряю в воду. Глубина метра три, не меньше. В прозрачной воде я вижу, что крючок мой зацепился за какую-то другую снасть, хозяин которой, в отличие от меня, не пожелал нырять за ней. Я осторожно достаю чужую снасть, и отцепляю крючок. Вот и к машине теперь идти не нужно, к тому же, сам собой у меня появляется запасной крючок, к нему порядочный кусок лески с грузилом, и своя снасть целой остаётся. Но рыбы по-прежнему нет. Вероятно, своим нырянием я её всю распугал. Выбравшись на берег, я одеваю на себя только трусы и кепку. Солнце уже высоко, и пора начинать загорать.

«Всю рыбу не переловишь», — как правильно замечают некоторые, ничего не поймавшие рыболовы.

Я собираю вещи и иду к машине. Заодно наведываюсь к французу, хочу посмотреть, как дела у него. Ирван сегодня в ударе, мало того, что он не порвал и не запутал мою снасть, он уже поймал две рыбёшки. Я сажаю их в садок и с удивлением наблюдаю, как он ловко орудует удилищем и длинной леской.

Делает он это так, будто всю жизнь ловил рыбу на нашей реке. Но я знаю, что это его первый опыт, и удочку он впервые держит в руках. Но я также знаю, что новичкам всегда везёт, тем более на лице у него написан такой неподдельный азарт, будто он играет в казино, а не рыбу ловит. Ещё пара ловких движений, и он сорвёт Джекпот.

Я улыбаюсь, глядя на него, а солнце уже палит нещадно. На своём уловистом месте Ирван сидит к нему спиной. Плечи он себе намазал мазью от загара, а вот остальную часть спины не достал. Ему бы попросить кого… Теперь плечи у него белые, а вся спина красная, как у рака. Я, конечно, намажу её, но сделаю это слишком поздно.

Николай на моей резиновой лодке носится взад вперёд посредине реки. Он устанавливает на дне какие-то свои специфические снасти, надеюсь, что не браконьерские, затем ныряет с маской и высматривает крупную добычу. Но пока он тоже ничего не поймал.

— Нет тут никакой рыбы, Сергеич, — кричит он мне, — я всё дно проверил.

— Не бери в голову, — громко отвечаю я, — лучше отдыхай и купайся. Наша рыба от нас никуда не денется. Мы ведь не только за ней приехали.

Я ещё раз намазываю Ирвану спину и потом предлагаю позвонить его жене:

— Сейчас у вас там раннее утро, — говорю я, — она наверняка дома. Расскажешь ей, где ты и чем занимаешься, и какая у нас тут погода.

Ирван сразу же забывает про рыбалку. Он отдаёт удочку мне, уступает уловистое место и начинает звонить. Вчера он звонил поздно, сегодня рано, но я чувствую, результат будет тем же.

Набрав номер всего лишь раз и наткнувшись на автоответчик, он отдаёт мне трубку обратно.

— Сэ ля ви, — говорю я ему, — не расстраивайся.

Но в это время до нас дозванивается мой почепский дядька, Аркадий Сергеевич. Вчера у него был день рождения, семьдесят семь ему стукнуло, и теперь он приглашает нас отметить это событие. Вчера, поздравляя его с двумя семёрками, я «нечаянно» проговорился, что у меня гостит француз.

— Заканчивайте ловить, — радостно кричит он в трубку, и я понимаю, что на вчерашние дрожжи он уже накинул сегодняшнюю рюмку, — тащи ко мне своего француза, у нас уже и стол накрыт.

— Клёв в самом разгаре, — вру ему я.

— Да какой клёв в жару, — не верит он, — искупайтесь на посошок и срочно выезжайте…

— Да, пора бы окунуться, — предлагаю я Ирвану, — а то ты всю рыбу переловишь.

— Шутишь? — смеётся он.

— Думай, как знаешь, — отвечаю я, — но уже пора подкрепиться, а, искупавшись, это будет сделать не так жарко.

— Я тут у вас поправлюсь, — отвечает он, — я правильно произношу это слово, поправлюсь? Я тут только и делаю, что ем.

— Это хорошо, — говорю я, — и поправлюсь — верное слово. Но, чтобы проверить это, тебе надо было взвеситься в первый день, а потом в день отъезда повторить процедуру… но ты не бери в голову.

В это время Коля причаливает к берегу и вытаскивает за собой лодку. Он вываливает из неё на траву снасти, маску, ещё какую-то ерунду, но рыбы я не вижу. Несмотря на жару, подбородок у него посинел от холода.

— Не за рыбой приехали, — успокаиваю его я, — согревайся пока, а мы с французом сходим на мелководье искупаемся. Вернёмся, что-нибудь перекусим и айда к дядьке.

Ирван вытаскивает из рюкзака планшет, смотрит на него, всё ли в порядке, и мы направляемся через заливной луг к месту купания. По дороге я напеваю песню «Я умею мечтать» Юрия Лозы. Я её тоже неплохо пою, а потому кошу левым глазом за реакцией француза. Но тот ноль внимания, полностью поглощён собой, смотрит вдаль, и на лице его блаженная улыбка.

Через пять минут мы на месте. Здесь река делает крутой поворот, в результате чего с нашей стороны образовалась большая песчаная отмель. Мы раздеваемся и лезем в воду. Вода на мели, несмотря на август, хорошо прогрелась. Там, где течение слабое, растут кувшинки, а у самого берега я вижу несколько распустившихся белых лилий. Когда-то они росли здесь везде, и в черте города тоже. Теперь же эти дивные цветы занесены в красную книгу. Ирван держит планшетник над головой, будет что-то снимать на память. А снимать есть что.

Вокруг настоящая первозданная красота!

Чистая речка Судость, зелёный косогор, с ещё не выжженной травой, огромный заливной луг. Стрижи щебечут, вылетая из прибрежных норок, оставленные без присмотра стриженята, щебечут громче родителей.

Всё это моя Родина… и малая, и большая одновременно. Здесь я родился, здесь и умру. Это уже сделали мой отец, мой дед и моя баба Фёкла, на которую я был так похож в детстве, а теперь стал похож ещё больше…

Я набираю полные пригоршни воды и подбрасываю её высоко вверх. Прозрачные струи искрятся на солнце, переливаясь всеми цветами радуги, и падают мне на голову, на кувшинки, на белые лилии. Я зачерпываю их снова и снова и забрасываю в самое небо. Но они возвращаются благодатным дождём в своё речное лоно. Настроение у меня, как в детстве. Я прыгаю, кричу от радости и, наверное, плачу. Хорошо, что я весь мокрый, и этого не видно.

Ирван смотрит на меня и снимает всё на планшетник. Потом подходит к берегу к белой лилии, и берёт её крупным планом. Он снимает её вместе с замершей на ней синей стрекозой. Стрекоза не улетает, она знает, на сегодня она фотомодель… Наконец, нарезвившись, я ныряю под воду и плыву на середину реки.

Назад мы возвращаемся молча, полные впечатлений. Я уже не прошу француза, чтобы он рассказал «там у себя, каково оно тут у нас». Всё и так понятно без слов. Николай уже расстелил на траве моё походное одеяло и раскладывает на нём немудрёный обед.

Я смотрю на Ирвана, спина его стала совсем красной, приходится раскрыть над ним зонтик. Хорошо, что в последний момент его всучила мне жена. Я такие вещи не беру на рыбалку. Одно баловство и только…

— Это не для тебя, — скажет она мне, вручая старенький пляжный зонт, который всегда таскает с собой, — это для Ирвана. Ты и так обойдёшься.

Она оказалась права, зонт пригодился.

Ирван моим ножом, полюбившимся ему, на разделочной доске поверх одеяла режет помидоры, малосольные огурцы, колбасу и сало с прослойкой. Коля своим ножом нарезает сало без прослойки. Этим продуктом я всё же угощу француза, но чеснок он откажется есть наотрез, даже пробовать не станет. Сошлётся на изжогу. У нас с Колей изжоги не бывает никогда: ни от сала, ни тем более от чеснока, если всё это заедается малосольными огурчиками.

Пьёт француз и наш квас. Николай предусмотрительно обложил его бутылками со льдом, поэтому он достаточно холодный, и на жаре здорово утоляет жажду. Только вот Коля побаивается, не появились ли в нём дополнительные градусы…

Во время обеда снова звонит мой телефон. Это опять Аркадий Сергеевич.

— Где вы? — ещё радостнее кричит он, — выезжайте скорее.

— Уже выехали, — продолжаю я врать, — через полчаса будем.

— А и правда, — говорит Николай, — может, нам пора ехать? Это мы с тобой, Сергеич, тут отдыхаем, а для француза это, может быть, настоящий экстрим. Как бы он тут дуба не дал на такой жаре!

— Цел будет, — говорю я, — он и не в таких переделках бывал. Хотя то, что русскому хорошо, то немцу не очень…

Мы с Колей смеёмся, а Ирван недоумённо смотрит на нас.

— Ну, а если серьёзно, — прибавляю я, — поедем, пока никто из нас не обуглился. Да и дядька уже заждался…

Собрав мусор и остатки еды в полиэтиленовые пакеты, Коля идёт сдувать лодку, а я отпускаю пойманную рыбу обратно в её стихию. Ирван смотрит на меня одобрительно. Я тщательно споласкиваю садок, чтобы он не вонял рыбой в машине, и в это время в небе как ухнет. Впечатление такое, будто атомная бомба взорвалась. Коля и Ирван даже приседают от неожиданности.

— Это что, Сергеич, химическое оружие уничтожают? — недоумённо спрашивает Николай, — у вас тут в Почепе, я слышал, самый большой его склад.

— Правильно, только это не химическое оружие, его уничтожают в тиши лабораторий. Всё гораздо прозаичнее — это реактивный самолёт преодолел звуковой барьер. Только и всего. В детстве я такие взрывы слышал очень часто, и бояться тут нечего.