Через полчаса у раскрытых ворот нас встречает мой дядька.

— Где рыба? — спрашивает он.

— Рыба вся, — отвечаю я.

— Тогда жарь всю.

Мы смеёмся.

Говорить ему, что я её отпустил, лучше не стоит. В отличие от меня, он до сих пор настоящий рыбак.

— Клевало плохо, — оправдываюсь я и первым вхожу во двор.

В глубине его стоит большой деревянный дом с резными наличниками. Аркадий Сергеевич открывает дверь и впускает нас внутрь. В доме уютно и достаточно прохладно. Стол давно накрыт и ломится от всевозможных вкусностей. Русские люди — хлебосольные люди, может, потому, что частенько жили впроголодь…

Тётка моя, его жена, по-прежнему ещё очень красивая и голосистая, хотя перешагнула давно за ягодкин возраст, хлопочет на кухне.

— Покажи-ка мне своего француза? — просит она и, не раздумывая, идёт к Ирвану, минуя Колю. Француз хоть и одет в одежду с чужого плеча, но с русским его не спутаешь.

Они трижды целуются, и я их представляю друг другу:

— Сэ Ирван и сэ Надежда Григорьевна, — говорю я.

Дядька в это время вытаскивает из своего кабинета парадный китель. Медалей на нём — не сосчитать. Ирван достаёт из рюкзака гаджет и продолжает фотосессию. Сначала фотографирует китель, потом накрытый стол, потом всех нас за столом. Я повторяю эту процедуру, уже без своего участия, но с участием француза.

— Что-то на нём одежда какая-то странная, — с нотками сомнения в голосе интересуется Аркадий Сергеевич и успокаивается только тогда, когда я объясню ему, что это одежда моя.

— Не думай, — говорю я ему, — он не безработный, он школьный учитель.

— Ваня, — говорит обрадованный дядька, — иди ко мне, я тебе расскажу про Юрия Гагарина. Я был у него инструктором по прыжкам с парашютом. Юра был хорошим парнем. Я тебе сейчас покажу его фотки, когда он ещё не был в космосе.

— Потом покажешь, — говорит тётка, — сначала нужно гостей накормить.

То, что совсем недавно мы плотно поели, в расчёт не принимается. Отказываться нельзя, этим обидеть можно. Мало того, надо попробовать всего, что на столе, хотя бы понемногу. Тётка моя постаралась на славу, она в нашей родне кулинарная кудесница. Чего она только не наготовила: голубцы с мясом, домашние огурчики, свежие, прямо с грядки, огурчики малосольные из подвала, помидорчики, пироги с мясом, пироги с луком и другой начинкой, рулеты с черникой и яблочным повидлом, и ещё много чего разного и аппетитного. Из подвала она приносит наливку двух сортов, а к ней чудесный холодный компот из алычи и красной смородины.

— Трэ дилисьё (восхитительно), — восклицает ошарашенный француз.

Дядька подливает ему до полной, и вскоре наливка делает своё дело.

На вкус она сладенькая, но нужные градусы в ней имеются. Коля не пьёт, он за рулём, и я тоже налегаю в основном на компот.

— Ваня, — говорит французу совсем повеселевший Аркадий Сергеевич и берёт его под руку, — пойдём, я покажу тебе свои владения.

Обнявшись, как лучшие друзья, они выходят во двор. Там под развесистой алычой француз делает ещё несколько снимков уже вместе с моим дядькой.

— Прямо фотомодель, — удивляется тётка, — вроде и выпил немного. Ты бы ещё песню спел.

— А что, — говорит Аркадий Сергеевич с вызовом, — как раз для этого время настало. Племянник мой слышал, как я пою, сейчас и француз послушает.

— Расцветали яблони и груши, — начинает он мягким но сильным баритоном, — поплыли туманы над рекой...

— Выходила на берег Катюша, — неожиданно подхватывает Ирван известную во всём мире песню. Голос у него красивый, недаром он поёт в церковном хоре. Заканчивают петь они уже на два голоса.

— А знаешь, Ваня, кто написал эту песню? — обращается дядька к французу, — а написал её наш земляк, Матвей Блантер, отец которого жил на соседней улице. Так что наш Почеп богат на известных людей.

— Ладно, — говорю я Аркадию Сергеевичу, — заканчивай, прощайся с французом, нам пора ехать.

— Сейчас я соберу вам в дорогу гостинцев, — встревает в разговор Надежда Григорьевна, — пока мой с Ирваном будут песни петь да фотосессию делать. Это матери передашь, — она суёт мне в руки бутылку с вином, — я сама его делала. Оно не крепкое, так, для здоровья, и ещё вот ведёрко алычи.

Потом она приносит нам ещё ведёрко огурцов, ведёрко помидоров, достаёт из подвала трёхлитровую банку компота и к нему пластиковую бутыль перебродившего берёзового сока.

— Компот вам понравился, — говорит она, — а сок даю вам в нагрузку. Он не сладкий, но жажду утоляет лучше, чем компот.

Мы укладываем гостинцы в багажник, он ещё не так раскалился, как салон автомашины, и, нацеловавшись всласть с дядькой и тёткой, отбываем, наконец, к городскому кладбищу. Раз я в Почепе, на своей малой Родине, то обязан проведать родню, которая уже переселилась в иной мир. Я это обещал сделать матери. Там и мой отец покоится вот уже почти десять лет.

От дядькиного дома до городского кладбища езды, от силы пять минут.

За это время надо перестроиться на серьёзный лад. Помогает этому чёрный кот, перебежавший нам дорогу и скрывшийся в палисаднике.

— Не обращай внимания, — говорю я Николаю, — езжай смело.

Ещё совсем недавно у меня дома жили целых три кота, и все чёрные. Двое из них уже в лучшем мире. Знаешь, по скольку раз на дню они мне перебегали дорогу? И ничего, жив до сих пор…

На городском кладбище я не без труда нахожу место, где лежит моя родня. Родительский день давно минул, могилки успели уже зарасти травой. Но внутри оградки, где лежит моя родня, всё чистенько. Чувствуется уход Аркадия Сергеевича и Надежды Григорьевны. Здесь мои все: дед Гришка, баба Фёкла, мой отец, мои дядья и уже многие мои двоюродные братья и сёстры. Есть даже те, которые моложе меня. Могилки аккуратно убраны и уставлены искусственными цветами.

Я подхожу к памятнику отцу и смотрю на него. На нём он молодой и красивый. Моя мать захотела, чтобы рисунок на мраморе сделали с его давнишней фотографии. В молодости отец мой был на самом деле очень красивым мужчиной. Я прикасаюсь к его изображению рукой.

— Извини, пап, — говорю я и незаметно смахиваю слезу, — в этот раз наливать тебе не будем. Жди следующего Родительского дня.

Потом перехожу к памятнику моей двоюродной сестрички Нины. Она утонула сорок лет назад. Мы были с ней почти ровесники. Когда мы только родились, её отец предлагал моему отцу поменяться нами. Не знаю, всерьёз он это делал или в шутку… Но я почему-то помню это до сих пор.

Утонула она в нашей неглубокой речке второго августа, сорок лет назад. Я тогда помогал отцу по каменщицким делам, мы строили подвал. Было это недалеко от места трагедии, но я ничего не почувствовал… А ведь уже тогда я умел нырять и плавать лучше всех на нашей улице.

Я глажу мраморные черты её юного лица, уже никогда не постареющего, и шепчу про себя:

— Прости меня, сестричка, что не уберёг тебя. Я знаю, ты мне всегда помогала… и тогда, и теперь…

У Коли неожиданно звонит телефон. Он что-то пытается объяснить кому-то на том конце провода, но у него не получается. Он отдаёт трубку Ирвану и просит его:

— Скажи моей подруге, — говорит он, — что я сейчас в Почепе, и что со мной настоящий француз. Она мне не верит, думает, я шучу. Скажи ей что-нибудь по-своему.

Ирван берёт телефон и начинает говорить:

— Бон жур, комман са ва (добрый день, как дела)?

Мы с Колей смеёмся, француз улыбается. Чувство утраты, только недавно захватившее меня с головой, куда-то уходит. Жизнь есть жизнь…

Уже после отъезда Ирвана, я позвоню Коле, узнать, как у него дела, и он радостно сообщит мне:

— Только что компания ушла, — скажет он, — день рождения был у моей подруги. Человек десять за столом сидело.

— Ну, ты хоть похвастался, что теперь у тебя в друзьях француз? — поинтересуюсь я.

— А как же, — засмеётся Коля…

Возвращаясь в Брянск и уже подъезжая к городу, совершенно расслабленный Ирван говорит мне:

— Какие же хорошие у тебя родственники. Твой дядька просто чудесный человек…

— Ты ещё многого про него не знаешь, — говорю я, обернувшись, — он не только Гагарину помогал, Аркадий Сергеевич в прошлом двадцать лет был начальником уголовного розыска. У него есть медали и ордена за задержание особо опасных преступников. Сейчас ему 77, за плечами три инфаркта и сложнейшая операция на сердце, а он ничего — молодец: жизнелюб, хозяйственник и заядлый рыбак. После операции на сердце ему нужны были деньги на послеоперационный уход. Не знаю, как другие, а я помог. Аркадий Сергеевич и раньше ко мне хорошо относился, но после этого случая просто души во мне не чает. Ну а мне приятно.

Перед въездом в город мы заезжаем на заправку. Я пытаюсь всучить Николаю тысячу на бензин, по договорённости это моя доля, но Ирван замечает это и, когда Николай выходит из машины, предлагает мне со своей стороны поучаствовать в оплате поездки. Я отрицательно качаю головой, но он просовывает между сидений пятисотрублёвку и говорит твёрдо:

— Я по-другому не могу, я уже тоже немножко русский.

Дома за ужином, уставший и довольный, он вспомнит нашу поговорку: «То, что русскому хорошо, то немцу смерть…»

— Это и французу тоже? — поинтересуется он.

— И французу, и англичанину, и американцу, и всем вам нерусским однозначно, — подтвержу я.

— Так что, я теперь вместо немца могу говорить француз?

— Нет, — возражу я, — в оригинале должен быть всё же немец. До девятнадцатого века на Руси всех не знающих русский язык называли немцами, поэтому и поговорка такая. Но относится она ко всем иностранцам.

Ирван достанет свою записную книжку и опять всё тщательно в неё запишет.

Вечером перед сном я намажу его обгорелую спину тайским тигровым бальзамом, а потом дам понюхать карандаш-ингалятор. Не знаю, будет ли ему хорошо спаться от этого, но утром он встанет другим человеком, выздоровевшим и почти постигнувшим русскую душу.