Работал на изломе 60-70-х прошлого века в «Брянском рабочем» в должности зав. отделом новостей Иван Васильевич Хотынченко. Ветеран войны. Это был его второй заход в газету: до войны, в 39-м, был назначен зав. отделом писем, в войну ушёл газетчиком — в армию генерала К. Ф. Мерецкова, впоследствии маршала. Мне Иван Васильевич запомнился человеком с какой-то простодушной до наивности, искренностью. Газета выходила тогда ежедневно, то есть шесть раз в неделю, и беспрерывно требовала новостей — разумеется, общественно значимых. От всех отделов, но прежде всего, от профильного. Однажды случилось так, что никто ничего не мог дать в номер. На ежедневной утренней летучке редактор обводит тяжёлым взглядом два десятка голов, уткнувшихся в развёрнутые страницы свежей газеты, и сурово спрашивает: «Так что будем ставить? Неужели же во всей области ничего за сутки не произошло?!»
Повисшую гнетущую тишину разряжает голос Ивана Васильевича:
— Грачи прилетели!..
Зал летучек с готовностью взорвался смехом. А по размышлении, кто-то рассудил:
— А что, тоже новость! Смотря как подать. С севом связать, например…
Иван Васильевич победным взором обводит зал.
А однажды, иронизируя над собой, Иван Васильевич рассказывал мне, как далась ему война, робкому, а поначалу так и растерявшемуся. Жалеет, что не вёл дневников. Строго было: не писать ничего, кроме того, что нужно газете. Стихи он писал, всё же, — о неоправданных потерях, кровопролитии. Новый редактор попросил блокнот:
— Я знаю, примерно, о чём ты пишешь. Всё же, дай, посмотрю.
Посмотрел:
— Я тебя понимаю… Но если только об этом будем думать — не победим… Вот сейчас ты вернулся с передовых окопов. Ты там пробыл трое суток, что для газеты привёз?
— Ничего. Ничего я не привёз. Трое суток штурмуют передовую немцев, и безуспешно. Только потери несём. О чём же писать?
— А ты обратил внимание, все ли на одинаковом удалении от окопов противника, или кому-то удалось подобраться ближе? У всех по фрицу на счету или у кого-то больше? Все ли стреляют метко или кто похуже? Вот если ты заметил…
— Да, это я заметил.
—… Значит, молодец, и об этом пиши…
А мне уже героями казались бойцы, которые только пригибали головы, когда пролетал снаряд, а ещё больше — кто и совсем не кланялся… Поначалу иногда от страху хотелось себя за пальцы укусить, а челюсти не сжимались!..
Однажды был у комиссара полка, когда началась бомбёжка. Землянка ходила ходуном. На немецких бомбардировщиках, к тому же, были установлены сирены, имитирующие полёт бомб. И когда вой внезапно обрывался, значит — смерть, бомба упала близко. Сижу я и чувствую, что начинает трясти меня, слова сказать не могу. Комиссар говорит что-то, а я не слышу, вижу только, он разевает рот, а что говорит, не понимаю со страху…. Тогда он порылся где-то, достал флягу водки и полкружки жестяной мне налил:
— На, выпей. Пей!
Я пью и не чувствую, что это — вода или водка. Совсем не ощущаю вкуса, понимаешь? Только минут через пяток вдруг стало отлегать, отпустило…
А то ещё был случай, только ты, если кому и рассказывай, то не называй, что это со мною было… Шолохову бы этот случай, он использовал бы! Пробирались из окружения. Кольцо было разорвано, дорога расседлана, и мы устремились на автомашине в горловину. Я сидел в кузове, оттуда легче спрыгивать, да и меньше стреляют по нему. И вижу, как пули трассирующие прямо ползком по кабине вж-ж, вж-жж… Ощущаю, что живот мой вот-вот подведёт. Срам же, что будет! И когда почувствовал, что уж совсем невмоготу, по кабине кулаком ка-ак ударю. Машина — на тормоз. Я — в кусты. Сел. А за мной боец-попутчик с автоматом летит, а шофёр уже чеку из гранаты дёргает. Бегут занимать оборонительную позицию! За тридцать метров отбежали. Глядь, а дело-то вот в чём! Тут уже до упаду смеялись.
Войну прошёл Иван Васильевич насквозь. Грудь по праздникам — в боевых наградах. Странно, поведение изменилось, а характер — всё тот же: «Грачи прилетели…», — с милым простодушием.