Гутман Любовь Яковлевна ,
ветеран труда,
г. Москва

Я очень часто думаю, что для меня Холокост? Это не только гибель моих родственников, не просто физическое уничтожение шести миллионов евреев в концлагерях и гетто. Это попытка стереть с лица земли целую нацию, цивилизацию с высочайшей культурой!

Моя мама, Любовь Исаевна Кугель (в девичестве Меламед), выросла в большом селе Деньгубовка Дубровского района Брянской области. По образованию мама была педагогом дошкольного образования, какое-то время работала заведующей детским садом. Отец, Яков Захарович Кугель, - уроженец города Рославля Смоленской области. Там наша семья жила до 1936 года. Затем мы переехали в поселок Дубровка Брянской области, где у наших родственников был большой дом.

Папа был потомственным сапожником, образования не имел вовсе, ведь ему пришлось трудиться с двенадцати лет: кроме него в семье было еще 12 детей. Мой отец погиб в 1940 году, на финской войне. Мы с матерью получили похоронку, где говорилось, что папа нашел последний приют в братской могиле в финском городе Питкоранта. Уже будучи взрослым, мой сын ездил в те места; искал могилу деда, но так и не нашел...

Кроме меня, в семье был еще брат Савелий. Его судьба сложилась очень трагично. В 1941 году Сава уехал к родственникам в Крым, а спустя некоторое время те места оккупировали немцы. Он не смог выбраться из оккупации. 24 сентября 1942 года мой родной брат был заживо сожжен в городе Саки Крымской области. В этот город немцы пришли 23 сентября. И уже на следующий день фашистские изверги под предлогом общего собрания согнали евреев со всего города в заброшенную кузницу, закрыли их там, облили здание бензином и подпалили. В тот день в кузнице заживо сгорели пятеро членов моей семьи, среди которых был и ребенок...

Когда началась война, мне было всего двенадцать лет. Вроде бы ребенок, но я очень многое запомнила о тех страшных годах. Мое детство прошло среди боли и слез, в постоянном страхе и ужасе, ведь каждый день для мамы и меня мог стать последним...

По соседству с нашим домом в Дубровке жила семья, с которой мы очень дружили. Сосед, поговорив с мамой, предложил нам уехать из поселка в соседнюю деревню Бочары, где жили его родственники. Отказываться от этой помощи было бессмысленно – вокруг шли бои, оставаться в Дубровке дальше было небезопасно. В итоге мама согласилась на переезд.

Дубровка пылала в огне, шел бой, когда мы, наспех собрав нехитрый скарб, отправились в путь. То и дело по дороге нам встречались фашисты, но сосед каким-то чудом выправил у фрицев пропуск на свободное перемещение своей семьи по территории района. И каждый раз, встречая фашистов, он, рискуя своей жизнью, выдавал нас за свою семью.

На новом месте нас ждали испытания и постоянный страх – то и дело в деревню за продовольствием приезжали немцы, нам приходилось скрываться, но сердобольные местные жители нас не выдавали.

Все так бы и шло, если бы не один случай. Однажды мама вместе со своей сестрой и племянником того самого соседа отправились в лес за дровами. Где-то в чаще они случайно наткнулись на раненого советского офицера. С того дня они стали носить этому человеку еду и лекарства. Так продолжалось до тех пор, пока офицер не поправился и не смог уйти из этих мест.

Об этом узнал тот самый сосед, который спасал нас, но к тому времени уже перешел на сторону фашистов. Он велел нашей семье в двадцать четыре часа убираться из деревни, в противном случае обещал доложить властям о том, что в деревне живут евреи, которые спасли от смерти советского военного.

Я часто размышляю о том горьком случае. Что заставило этого человека в один миг сменить милость на гнев? Может, сосед опасался за свою жизнь и жизнь своих близких, а может, это было обычным предательством, замешанным на трусости?..

Тогда же делать было нечего – и мы отправились за сорок километров в Деньгубовку, на родину мамы. Но не успели мы прийти на новое место, как весть о том, что в деревню вернулась еврейская семья, разлетелась по округе. Я до сих пор удивляюсь, тогда же не было ни телефонов, ни радио! В тот раз спастись от верной смерти нашей семье помог русский переводчик. Неизвестно, что он говорил и правильно ли переводил мамины слова, но нас отпустили.

Немцы пробыли в Деньгубовке несколько месяцев, а потом ушли. Какое-то время мы жили на улице, так как нас никто не пускал к себе даже переночевать. Это и понятно – все опасались за свою жизнь, а потом над нами сжалился один старик, взял на постой. Вскоре немцы стали лютовать – сгонять молодых парней из деревень и расстреливать, появились карательные отряды, уничтожавшие русских и евреев. Но одновременно развилось партизанское движение, и мы ушли жить в лес.

В январе 1942 года умерла двоюродная сестра матери, а у нее осталось двое маленьких детей-сирот, и маме пришлось взять заботу о малышах на себя. Устроились мы в лесу в заброшенной сторожке лесника. Круглый год топили буржуйку, кормились тем, что соберем да заготовим впрок, бывало от голода и ежиков ели... Пришлось, конечно, туго, но нам удалось сохранить жизнь. Как только до нас доносились звуки выстрелов и крики, мама, собрав нас, уходила в глубь леса.

Много чего пришлось пережить в те страшные годы, всего и не расскажешь. Но одно знаю – воспоминания о войне не сотрутся из моей памяти никогда. Та война унесла жизни почти трех миллионов советских евреев, а еще 120 моих единоверцев стали Героями Советского Союза, свыше 200 – высшими военачальниками...

После освобождения Брянщины от фашистского ига мы с матерью вернулись в Дубровку. Я устроилась в райисполком уборщицей, а мама – туда же, истопницей. Закончив девять классов, я стала трудиться машинисткой. А в 1949 в мою жизнь пришла любовь... Впрочем, и тут не все было легко. Жизнь сложилась так, что долгие 16 лет я прожила вдали от любимого супруга, одна воспитывала сына, пока отец мальчика работал в Иванове. А потом родные души воссоединились. Мы поженились с Владиленом только в 1977 году, а 14 января 2003 года его не стало. Мой супруг был удивительный человек, очень внимательный и заботливый, мне его очень не хватает. Знаете, это очень тяжело: возвращаться в пустую квартиру...