Всё, что связано с сыном, Валентина Васильевна хранит как зеницу ока. И эту "похоронку" в большом конверте. Она начинается словами: "Командование части выражает Вам искреннее соболезнование и с глубоким, прискорбием сообщает, что Ваш сын, Дронякин Виктор Владимирович, погиб, выполняя боевую задачу и свой воинский долг. 1 октября 1995 года боевая группа в районе Шатойское подверглась нападению со стороны дудаевских боевиков и приняла неравный бой. На протяжении всего боя Виктор показал себя мужественным солдатом...".

Сколько раз, уже после похорон, она читала это страшное письмо, и мысленно как бы прокручивала по-своему, по-матерински, тот бой. И не могла себе ясно представить, как случилось, что пуля нашла именно её сына, смертельно ранив его.

- Ну как это случилось, как? - сдерживая рыдание, спросила она зашедшего однажды к ней в дом прапорщика Юрия Ильюшина. Юрий, уроженец Карачевского района, служит в воинской части в Смоленске. В 1995 году она участвовала в боевых действиях в Чечне. В августе в эту часть и попал контрактник Виктор Дронякин.

- Тётя Валя, Валентина Васильевна, - поправился дрожащим голосом Ильюшин, тронул рукой её напряжённую, лежавшую на столе руку и тоже заплакал. - Валентина Васильевна, неужто меня не помните? Да я же привозил Витю, тогда, 4 октября.

С боевого задания возвращались вечером. Двадцать бойцов, все целые и невредимые, должны были идти прежней длинной дорогой. Но по какой-то причине их командир, полковник, решил вести другой, по его словам, более короткой и удобной. Кто-то пробурчал: "Вот и шагали бы по той, что сюда. Всё-таки уже проверена...". Но на то она и армия, что в ней не может быть разных мнений. Уже на полпути к части по цепочке бойцов ударили автоматы и гранатомёты. Бойцы залегли и стали отстреливаться. Раздавались вскрики раненых. "Отходить!" - несколько раз давал команду командир.

Виктор рядом услышал стон раненого товарища. Подполз, прикрыл собой, затем легонько подтолкнул: "Ну-ка, давай, ползи". И крикнул в темноту: "Отходи-и! Я прикрываю!". Беспрестанно стреляя из автомата по вспышкам смертельного огня, Виктор вызывал его на себя...

Валентина Васильевна непрощающе в обиде на перестройку: в последние годы жить стало совсем невыносимо. Рита школьница, Витя работал в сельхозкооперативе электриком, она - в отделении связи. Существовали на одну ее зарплату. "Ты знаешь, мам, - сказал однажды Виктор, - был я в райвоенкомате, иду служить по контракту". "Да ты что, сын! ", - вскрикнула она. "Особо не переживай, лишь на три месяца, в Таджикистан, на границу", взял ее нежно за плечо и, поцеловав в висок, улыбнулся.

Она отговаривала ехать на границу с Афганистаном, где пусть и не так опасно, как в Чечне. Говорила: "Сынок, да ты же у меня мастер, надо - телевизор или приёмник починишь, а то и электропроводку у кого- нибудь в новом доме проведёшь. Были б руки, заработать всегда можно. Зачем тебе уезжать?".

Гордилась тем, что был мастером на все руки. В детстве, когда ходил в радиокружок, выписывала для него журнал "Юный техник". Учиться Виктор подленивался, а вот до техники был горазд. И даже вернувшись с Северного флота, где прослужил два с половиной года, не потерял влечения к радиоделу. Служил он в Мурманске. После "учебки" ходил на подводных судах. И даже на плавучей базе подводных лодок - к берегам Африки. Валентина Васильевна как-то случайно по радио услышала о пожаре ца той самой базе. Долго не находила себе места. Пока не получила письмо от Виктора. Оказывается, при пожаре сломал себе руку.

С флота Виктор вернулся старшиной 1-й статьи. Мать говорила с улыб­кой: "С твоей прекрасной памятью можно бы и до генерала дослужиться! Вот же стал с девятью классами старшиной, командиром отделения".

А что касается приработка починкой телеаппаратуры и другой техники, то Валентина Васильевна говорила так, для видимости. Сын, если чем-то и кому-то помогал, то не брал денег. Всем своим друзьям установил телеантенны. Была у него бухта телефонного кабеля - раздал. Понадобилось бы - снял с себя последнюю рубашку. Иногда мать в сердцах ворчала: "Сын, ей-богу, ты для себя весь чужой, никогда не хочешь о себе подумать". И впрямь, о себе он мало думал. В критические минуты особенно. В это время появлялась у него какая-то отчаянность. Что и подтвердил тот осенний день в окружении гор.

А. Кепко