Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей…

1. Старшая и младшая

… Жаль, что великий австрийский писатель Стефан Цвейг не дожил до наших дней: он бы обязательно включил в свой знаменитый сборник новелл «Звёздные часы человечества» и этот сюжет…  Сюжет о том, как встреча двух героинь 20 века могла бы изменить очень многое, если бы не закончилась так, как закончилась…

…Как странно устроен этот непонятный мир: два гения жили всю жизнь параллельно, думали и восторгались друг другом, а встретились лишь однажды, когда младшей оставалось прожить уже меньше трёх месяцев…

Старшая родилась на три года раньше, но прожила на 28 лет больше.

Младшая  погибла в 48 лет, старшая дожила до семидесяти шести…

Младшая была сначала  пухлым подростком, но стала с годами худощавой. Старшая, напротив, была в юности стройной тростинкой, чтобы с годами превратится в дородную даму… Казалось, что даже чисто физически, как-то исподволь, они  старались уйти от подражания друг другу, что уж говорить об их непохожих путях в поэзии…

Но всё равно в их судьбах было много схожего:

У старшей был расстрелян первый муж, потом репрессирован и погиб в заключении,  другой любимый человек, сын, четырежды арестовывался и провёл в лагерях в общей сложности целых 14 лет! Сын, с которым она была в очень сложных отношениях всю жизнь…  Кстати, она как-то написала о нём «Сын мой – ужас мой…». Но кто посчитает, сколько дней и ночей она простояла в тюремных очередях, чтобы послать ему передачку,  чтобы услышать хоть какую-то весточку о нём. Позже она написала об этом: «В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях  в Ленинграде….»

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

Не менее трагична и судьба младшей: пропал в годы революции муж, которого она всё-таки сумела найти в 1922-м и ринулась к нему за границу… Зачем?! Чтобы броситься за ним обратно в СССР в 1939 году.., и это стало её роковой ошибкой… Муж был, в конце концов, расстрелян,  много лет провела в ссылках и лагерях старшая дочь… И у неё также был строптивый сын – баловень, боготворимый ею, хотя тот называл её «деревенской старухой» и утверждал, что скоро «кого-то из нас двоих вынесут вперёд ногами»….И, чтобы чаша сия миновала его, самого безоглядно любимого, она ушла из жизни сама, добровольно и страшно….

…Что уж говорить о том, что главной темой их великого творчества была ЛЮБОВЬ, всепоглощающая, из начальной искры которой и рождались поэтические шедевры. Они просто по творческой сути своей не могли остаться однолюбами, ведь нельзя всю жизнь с одинаковой страстью любить одного человека и посвящать только ему свои гениальные творения….

Нет даже смысла живописать здесь все их любовные увлечения, но только надо понять, что и в этом они были на голову выше всех остальных. Ибо мужья и любимые уйдут и забудутся, а великие строки и той, и другой – НИКОГДА!

…Вам знакомо чувство, когда всю жизнь ждешь этой встречи с близким по духу человеком, готовишься к ней, зубришь начальные фразы, а когда, наконец, встречаешься, то забываешь все самые главные слова, и сбиваешься  на пустяки…

… Они  встретились  всего за 15 дней до войны – 7 июня 1941… А всего через несколько месяцев одной из них не стало… Две музы-соперницы, два живых классика, две исподволь соперницы. Да  во многом (и слава богу) непохожие…Одна – олицетворяла классический  стиль, как Исаакиевский собор или Таврический дворец в родном ей Санкт-Петербурге. Другая – вся страсть и излом, как бесконечные зазубрины московского Кремля, как крутизна, порыв и узорчатость  храма Василия Блаженного на Красной площади…

Я так и назову их: старшая – Царскосельская, ведь она прожила в Царском Селе под Питером до шестнадцати лет  и  младшая – коренная москвичка – Москвина!

Именно младшая когда-то написала совершенно чётко об их поэтических взаимоотношениях:

Соревнования короста
В нас не осилила родства.
И поделили мы так просто:
Твой – Петербург, моя – Москва.

И вот что интересно: младшая всегда, особенно в молодости, преклонялась перед старшей, как сейчас бы сказали – была в юности её настоящей фанаткой!

…Впрочем, у Царскосельской было и масса других поклонников. Давайте вспомним и о них…

2.  Таланты и поклонники

… Царскосельская официально почти всегда была в опале на своей Родине, но, не смотря на это, у неё были десятки и сотни поклонников. Начиная от простых почитателей её яркого таланта  и до самых известных личностей в литературной среде!

Один из них – Николай Акмеистов, особо приближённый к ней одно время, писал о ней:

Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.

Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое…

Ему же принадлежат и следующие строки, посвящённые ей:

Нет тебя тревожней и капризней,
Но тебе я предался давно,
Оттого, что много, много жизней
Ты умеешь волей слить в одно.

Или вот такие:

И тому, кто мог с тобою быть,
На земле уж нечего любить?

А она отвечала ему, уже после его гибели, спустя много лет:

И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,

По осени трагической ступая,

В тот навсегда опустошенный дом,

Откуда унеслась стихов сожженных стая.

Акмеистов по вечной своей привычке страдал молча, узнав о её связи с известным французским художником. Терпел, мучился, но не требовал объяснений и не закатывал скандалов. Не считая себя вправе унижаться до ревности, поэт отразил свои муки в стихах.  И эти стихи стали одними из лучших в мировой лирике:

Ты совсем, ты совсем снеговая,

Как ты странно и страшно бледна!

Почему ты дрожишь, подавая

Мне стакан золотого вина?

Отвернулась печальной и гибкой…

Что я знаю, то знаю давно,

Но я выпью, и выпью с улыбкой

Все налитое ею вино.

А потом, когда свечи потушат

И кошмары придут на постель,

Те кошмары, что медленно душат,

Я смертельный почувствую хмель…

Я приду к ней, скажу: «Дорогая,

Видел я удивительный сон,

Ах, мне снилась равнина без края

И совсем золотой небосклон.

Знай, я больше не буду жестоким,

Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,

Я уеду, далеким, далеким,

Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая,

Видны белые отсветы дня…

И мне сладко – не плачь, дорогая, –

Знать, что ты отравила меня.

Царскосельская отвечала ему такими строками:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

«Вы – Ангел с печальным лицом», – так говорил ей тот французский художник.

… Со временем она справилась с поставленными задачами – до конца жизни произносила слова раздельно, словно обдумывая каждое. И эта особенность придавала ее речи весомость. К тем годам, когда ее начнут величать Царевной, облик, осанка, сдержанные манеры и значительность высказываний сольются в органичное единство…

… И влюбленный в неё Щегол слагал в её честь оды, а его знаменитая «Кассандра», посвященная Царскосельской, где он сравнивает её с античной прорицательницей, переживет века:

Я не искал в цветущие мгновенья

Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,

Но в декабре торжественного бденья

Воспоминанья мучат нас.

Из воспоминаний Царскосельской: «Я познакомилась с Щеглом весной 1911 года. Тогда он был худощавым мальчиком с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с ресницами в полщеки». Со временем любовь отступила, но дружеские отношение остались между ними до конца жизни.

А известный критик Г. Дамович  вспоминал: 

«Теперь, в воспоминаниях о ней, ее иногда называют красавицей: нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой всюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворенностью, чем-то сразу приковывавшим внимание».

И даже, казалось бы, такой её антипод – громогласный свергатель  основ Владбриков не был равнодушен к ней, хотя и стеснялся признать это открыто…

Как-то в Тифлисе он выступал сначала со своими стихами, после  читал Блока, а потом вдруг неожиданно прочел два стихотворения Царскосельской. А на удивленные возгласы по поводу этого  Владбриков, чуть помрачнев, ответил спокойно: «Надо знать хорошо и тех, с кем не согласен, их нужно изучать».

А на реплику из зала: «Не думал, что Ваш бархатный бас так подойдет к изысканным и хрупким строчкам Царскосельской»  Владбриков  деловым тоном ответил: «Это стихотворение выражает изысканные и хрупкие чувства, но само оно не хрупкое, стихи Царскосельской монолитны и выдержат давление любого голоса, не дав трещины».

Есть воспоминания о том, что Влюбленный Владбриков чаще всего читал именно Царскосельскую: «Он как бы иронизировал над собой, сваливая свою вину на нее, иногда даже пел на какой-нибудь неподходящий мотив самые лирические, нравящиеся ему строки. Он любил стихи Царскосельской и издевался не над ними, а над своими сантиментами, с которыми не мог совладать… В то время он читал Царскосельскую каждый день»

Современник Царскосельской по Серебряному веку З. Борисов, прочитавший в 1963 году поэму «Реквием», задавался вопросом:

 «Я-то видел её когда-то «царскосельской веселой грешницей» и «насмешницей»... Можно ли было предположить тогда, в этом кафе «Бродячая Собака», что хрупкая эта и тоненькая женщина издаст такой вопль – женский, материнский, вопль не только о себе, но и обо всех страждущих – женах, матерях, невестах... Откуда взялась мужская сила стиха, простота его, гром слов будто и обычных, но гудящих колокольным похоронным звоном, разящих человеческое сердце и вызывающих восхищение художническое?».

А не менее талантливый  Б. Гамлетов писал о ней так: «изумительный поэт, человек вне всякого описанья, блистающий глаз нашего поколения»; и еще: «явленье это так чудесно в своей красоте и стройности».

Царскосельская пережила Гамлетова, уместив годы его жизни внутри лет своей. Он обмолвился, назвав в одном и том же письме ее и «сестрой», и «старшей».

...А она блестяще отвечала ему:

Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.

Она говорила о том, что революционные поэмы Гамлетова искупаются его наивностью и простодушием. У нее же – другая миссия:

Одни глядятся в ласковые взоры,
Другие пьют до солнечных лучей,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью моей.

3.  Царскосельская и Москвина

(Первая встреча – последняя встреча …)

… И всё-таки именно Москвина на протяжении многих лет оставалась одной из самых ярых поклонниц  Царскосельской!

Но впервые они сидели  друг против друга 7 июня 1941 года, хотя и думали об этой встрече всегда!

А в памяти Москвиной всё вставали и вставали строки, посвященные Царскосельской в уже далёком 1916 году:

Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала чище.
Ах, я счастлива, что тебя даря,
Удаляюсь – нищей,

Что тебя, чей голос – о глубь, о мгла! –
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы.

Царскосельская и Москвина – две сверстницы, два великих мастера поэтического слова. И две всегда окруженные вниманием поклонников, но не слишком счастливые женщины. Как же они относились друг к другу в течение всей своей творческой жизни?

Поначалу слава Царскосельской заметно превышала известность Москвиной. И сама  Москвина относилась к ней, как к своему кумиру. Писала восторженные письма, присылала свои собственные новые стихи. Так шлют свои тексты начинающие – признанным мэтрам.

В 1915-м  22-летняя Москвина написала ей знаменитое стихотворение:

Узкий, нерусский стан –
Над фолиантами.
Шаль из турецких стран
Пала, как мантия.

Вас передашь одной

ломаной черной линией.

Холод – в весельи, зной

 –  в Вашем унынии…

В утренний сонный час,

 –  когда зрачок ещё узок, –

я полюбила Вас,

Царскосельская муза!

Любовь эта была огромной. Москвина посвящала Царскосельской стихи и целые сборники, писала ей письма: ««Все, что я имею сказать вам, – осанна!», «Ничего не ценю и ничего не храню, а Ваши книжечки в гроб возьму – под подушку!», «Вы – мой самый любимый поэт». «Мне так жалко, что все это только слова – любовь – я так не могу, я бы хотела настоящего костра, на котором бы меня сожгли».           

… Легко предположить, что сдержанную Царскосельскую этот фанатизм просто пугал.

Или вот ещё такое её посвященное  своему кумиру, своей старшей:

О, Муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
– Царскосельская! – и сердце свое в придачу.

19 июня 1916

Но Царскосельская реагировала на восхищение, переполнявшее эти послания, достаточно равнодушно. Ну, или так, как это принято у звезд всех веков, досадуя на прилипчивую фанатскую любовь. Стихи Москвиной её в те годы не увлекли. Та это ощутила, и обида была не явной, но горькой.

А после, когда и у Москвиной прибавилось собственной славы, на них начало давить исконное соперничество двух столиц во всём. И в том, чья первая дама поэзии, круче – тоже.

И как не вспомнить здесь ещё раз крылатые строчки москвички:

Соревнования короста
В нас не осилила родства.
И поделили мы так просто:
Твой – Петербург, моя – Москва.

Так и было. Вот только лирические стихи у каждой из двух поэтесс получались совершенно разными по настроению. Да и в любви у них дела обстояли непохоже. Москвичка вспыхивала и всем своим существом увлекалась, а потом впадала в разочарование. Петербурженка при всех увлечениях сама оставалась главным центром своего мира. Ее единственная самозабвенная влюбленность была юношеской и несчастной. Больше она так не рисковала…

И, разумеется, когда до каждой из поэтесс доходили слухи о взбалмошности одной или холодном высокомерии другой, они судили друг о друге отрицательно.

Хотя, конечно, у них были и общие точки соприкосновения в литературе. Обе поэтессы горячо любили стихи Пушкина и восторгались его персоной. Правда, каждая находила, опять же, что-то для себя: свою точку зрения, самые обожаемые строфы, моменты судьбы…

Зато в этом вопросе у них была и точка полного согласия. И Царскосельская, и Москвина терпеть не могли жену Пушкина, считая бедную Наталью Николаевну главной виновницей его гибели и вообще недостойной попутчицей чудеснейшего из гениев.

Но минули годы, и Царскосельская была не против встречи - только познакомиться две суперзвезды русского Серебряного века все никак не могли. Они жили в разных городах: одна в северной столице, другая – в Первопрестольной. Потом случились революция и Гражданская война, и они стали жить в разных странах: Царскосельская – в СССР, а Москвина – то в Чехословакии, то во Франции.

Вот так и вышло – для того, чтобы им, наконец-то встретиться после тех восторженных строк Москвиной в 1916 году, понадобилось ровно четверть века!!!

Летом 1941-го Царскосельская приехала из Ленинграда в Москву – хлопотать за арестованного сына. Она поселилась у одного из писателей на Большой Ордынке. Москвина была с ним знакома и однажды поинтересовалась: нельзя ли зайти в гости, познакомиться с Царскосельской?

Жена этого писателя вспоминала, что муж при ней передал Царскосельской это предложение. «Та после большой паузы ответила «белым голосом», без интонаций: «Пусть придет».

Как ни странно, но никаких поцелуев, объятий и признаний при этой встрече так и не последовало… Звёздный час прошёл незаметно мимо них, да и мог ли он случиться с ними при том бедственном положении в обществе, в котором они тогда существовали…

И всё-таки именно тогда  произошла единственная за всю жизнь встреча двух великих поэтесс. Случилось это за считанные дни до начала войны, в июне 1941-го года. Царскосельская была мрачна и молчалива. Москвина нервничала и непрерывно говорила. Потом нашлись очевидцы, вспоминавшие, как после этого личного знакомства Петербурженка сравнивала Москвичку с суетливой стрекозой, а та, в свою очередь, называла ее надменной дамочкой.

Шансов подружиться опять не оказалось. Но они всё же почитали друг другу свои новые стихи. У каждой они были грустные и сложные. И одна, и другая остались после этой встречи при своих мнениях, не переставая,  при этом, ценить талант друг друга. Потом Царскосельская в одном стихотворении сочувственно упомянула подругу - соперницу и их общие несчастья. Но Москвина об этом уже никогда не узнает….

Естественно, они говорили не только о поэзии, а еще и о жизненных бедах: у Царскосельской был арестован сын, у Москвиной – муж и дочь. «Они сидели вдвоем долго, часа два-три», – вспоминала жена того писателя – «Когда вышли, не смотрели друг на друга. Но я, глядя на Царскосельскую, почувствовала, что она взволнована, растрогана и сочувствует Москвиной в ее горе».

Свидетелей встречи было немало: в комнатку набилось несколько человек. Один литературовед вспоминал:

 «На табуретках сидели друг против друга: у стола – Царскосельская, такая домашняя и такая подтянутая со своей прямой петербургской осанкой, а на некотором расстоянии от нее – нервная, хмурая, стриженная как курсистка Москвина. Закинув ногу на ногу, опустив голову и смотря в пол, она что-то монотонно говорила, и чувствовалась в этой манере постоянно действующая сила, ничем не прерываемое упорство. Слова «падали» стремительно и беспощадно, как нож гильотины».

Еще в тот вечер Москвина подарила Царскосельской «Поэму воздуха», которую за ночь переписала своей рукой.

Спустя много лет два очевидца вспоминали эту встречу, делясь отрывочными впечатлениями:

Первый утверждал: «Они, кажется, не понравились друг другу?» – «Нет, этого нельзя сказать, – задумался  другой, – это было такое… такое взаимное касание ножами души. Уюта в этом мало».

И всё же Царскосельская вспоминала ту встречу всю оставшуюся жизнь, все двадцать пять лет, на которые пережила Москвину. Она не могла не понимать, что они – две главные поэтессы в истории русской литературы. И без колебаний включала Москвину в четверку крупнейших русских поэтов первой половины ХХ века.

Да, Царскосельская была абсолютно не похожа на Москвину.  Она понимала, что ей не хватает эмоциональности, пламенности на грани истерики, что она по сравнению с ней – слишком медленная. Ну что ж – на то она и – Царица…

Вспоминая ту встречу она говорила:

«…И вот она приехала. Мы как-то очень хорошо встретились, не приглядываясь друг к другу, друг друга не разгадывая, а просто. Москвина  много мне рассказывала про свой приезд в СССР… Я знаю, существует легенда о том, что она покончила с собой, якобы заболев душевно, в минуту душевной депрессии – не верьте этому.

Ее убило то время, нас оно убило, как оно убивало многих, как оно убивало и меня. Здоровы были мы – безумием было окружающее: аресты, расстрелы, подозрительность, недоверие всех ко всем и ко всему. Письма вскрывались, телефонные разговоры подслушивались; каждый друг мог оказаться предателем, каждый собеседник – доносчиком; постоянная слежка, явная, открытая; как хорошо знала я тех двоих, что следили за мной, стояли у двух выходов на улицу, следовали за мной везде и всюду, не скрываясь!

Москвина читала мне свои стихи, которых я не знала. Вечером я была занята, должна была пойти в театр на «Учителя танцев», и вечер наступил быстро, а расставаться нам не хотелось. Мы пошли вместе в театр, как-то там устроились с билетом и сидели рядом. После театра провожали друг друга. И договорились о встрече на следующий день.  Москвина приехала с утра, и весь день мы не разлучались, весь день просидели вот в этой комнатке, разговаривали, читали и слушали стихи. Кто-то кормил нас, кто-то напоил нас чаем».

Об отношениях Царскосельской-Москвиной много говорится разного. Кто-то сравнил их отношения с отношениями Шумана и Шопена: Шуман преклонялся перед Шопеном, боготворил его, а тот снисходительно принимал это как должное.

А кто-то договорился даже до отношений королевы и фрейлины! Королева, конечно, была, но представить фрейлиной Москвину?! Царскосельская отлично понимала, что Москвина большой поэт, и говорила об этом не раз, но хотя она многого в ней не принимала.

И думается, точнее всего было сказано о них обеих дочерью москвички: «Мать  была безмерна, Царскосельская – гармонична: отсюда разница их (творческого) отношения друг к другу. Безмерность одной принимала (и любила) гармоничность другой, ну, а гармоничность не способна воспринимать безмерность: это ведь немножко не «comme il faut» (неприлично) с точки зрения гармонии».

Две поэтессы встретились меньше чем за три месяца до того, как Москвина покончила с собой в небольшом городке на берегу Камы-реки…

За два месяца до того, как она уехала из Москвы в эвакуацию.

За две недели до начала войны, которая смешала все планы обеим (как и еще миллионам советских людей). Но все-таки они успели познакомиться и поговорить. Их общение продолжалось два дня: 7 и 8 июня 1941 года...

А старшей будет предназначено прожить ещё целых четверть века, мучительных и славных 25 лет: от разгромного Постановления оргбюро ЦК ВКП(б) в 1946 г. «О журналах «Звезда» и «Ленинград»,  после которого её исключили из Союза писателей СССР (ещё одна бесславная и позорная его страница!)  с формулировкой «издан сборник «идеологически вредных, религиозно-мистических стихов  Царскосельской»  –  до всемирного признания – выдвижения дважды на Нобелевские премии 1965 и 1966 годов, присвоения почётного звания доктора литературы Оксфордского университета.

Так и сбылись слова из Святого Писания: «Многие же будут первые последними, и последние первыми (Мф. 19: 30)». – Господь здесь выражает мысль, что земное положение человека (богатство, общественное положение, звания, титулы и проч.) могут не соответствовать Божественному воздаянию….

Москвина уже никогда не прочитает её знаменитых строк из «Мужества», написанного в 1942:

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки.

… И эти великие строки о бессмертной русской речи навсегда станут памятником и для старшей, и для младшей!

Она, младшая, уже никогда не узнает, что её подруга-соперница ещё до той их единственной встречи  написала свой  отчаянный «Реквием», где рассказала о великом стоянии в очередях под стенами Питерских тюремных «Крестов»:

И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его

Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.

Москвина никогда не восхитится моими самыми любимыми стихами Царскосельской:

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор – к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней – царственное слово.

 … Ведь они созданы через 4 года  после её гибели – и записаны в 1945 году.

Да! Они поделили между собой  города – столицы поэзии – Санкт-Петербург и Москву, поделили  поэтические стили, поделили Славу и Бессмертие… Такие непохожие, такие разные, но слитные по трагической судьбе, как две великие, но несчастные сестры – Царскосельская – ЦАРИЦА РУССКОЙ ПОЭЗИИ И Москвина – КОРОЛЕВА, ДЕМОН И ФУРИЯ СТИХОТВОРНОГО СЛОВА, старшая и младшая…

А ведь в своей родной стране они были достойны не мимолётного свидания в восьмиметровой комнатке, а постоянных встреч на огромных стадионах, которые бы рукоплескали и ревели от восторга после каждого их выступления! Но их звёздного часа не случилось именно потому, что, как сказала Царскосельская:

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, –
Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Десятки, сотни и тысячи поэтов написали груды стихов после них, но никто даже и близко не достиг глубины и высоты их таланта!

За несколько лет до смерти Царскосельская написала:

… и умирать в сознаньи горделивом
Что жертв своих не ведаешь числа,
Что никого не сделала счастливым,
Но незабвенною для всех была.

… И она, действительно, осталась для нас – незабвенной…

… Потому что «И последние станут первыми…»

С тех пор минуло почти 82 года, сменилось несколько поколений и на Большой Ордынке – месте их встречи, и в большой стране, но и сегодня мне всё кажется:

Я слышу до сих пор тот самый разговор

Их первой и последней встречи,

Соперниц  двух и двух сестёр –

Двух крыльев равных русской речи!

Пусть также спорят Петербург с  Москвой,

Кто круче в суете житейской…

Но творчество не признаёт границ -

И  у меня кружат над головой

Две музы вечные из двух столиц –

Московская  с сестрою  Царскосельской…

Данная статья о двух великих русских поэтессах приурочена к 5 марта – дню памяти старшей из них – Царскосельской!

P.S. 

Дорогие мои друзья-книголюбы!

В моей статье-загадке вы встретились со многими самыми знаменитыми поэтами 20 века, но имена их скрыты под определёнными псевдонимами… Для кого-то разгадать их будет несложно, а кого-то они поставят в затруднительное положение…

Итак, я жду ваших ответов в комментариях ВКонтакте - кто же они: Царскосельская, Москвина, Щегол, Владбриков, Гамлетов и другие?!

С вами был автор рубрики «Поэтический календарь»

Михаил Лиознов