Быль

Северо-Западный фронт, Старая Русса, сентябрь 1941 года. В минно-заградительной роте по возрасту я был самым младшим. Большинство минёров — вдвое старше меня и более, а потому для всех я был просто Валик, хотя ротный инженер-капитан Макаров, узнав, что я умею читать топографические карты, произвёл (громко сказано!) меня, рядового минёра, в командиры отделения инженерной разведки.

Но речь не об этом. Личный состав 38-го инжбата на 80 % состоял из казанских татар — замечательных солдат, смелых, мастеровитых, исполнительных, непьющих. Меня же удивило другое. Я со школьной скамьи знал, что в СССР безграмотность ликвидирована полностью и повсеместно. И вдруг оказывается, что подавляющее большинство солдат роты и всего батальона — неграмотно.

Однажды в час затишья я собрался написать родным несколько строк о своём фронтовом житье-бытье, примостившись у замшелого пня старой ракиты. И вижу, как по кустам, держа в руках листик тетрадочной бумаги и карандаш, ко мне направляется опытный минёр МостафаХабибулин. Он виновато улыбался:

— Валик! Отпиши-от письмишко бабе. Давно не писал, и он не пишет... — (это он про бабу.) — А, Валик?..

Ну как тут откажешь человеку?

— А сам чего не напишешь? — я ещё не врубился в ситуацию. Мостафа развёл руками:

— Не умею, — бесхитростно, с оттенком грусти вымолвил сорокалетний солдат.

Я взял листок и спросил: как, мол, зовут жену-то?

— Гульфия, Гульфия зовут! — обрадовался Мостафа.

Я, как попросил меня минёр Хабибулин, послюнявил огрызок химического карандаша и жирно вывел: «Дорогая Гульфия, здравствуй! Я пока жив и здоров. Питание у нас хорошее, одёжка тоже, так что жить можно...» Дело в том, что писать, по сути, было не о чем. Строго запрещалось упоминать название части, род войск, населённые пункты и т.д. Напишешь — цензура всё равно вымарает. Далее я написал, подобно тому как писал своим родным в Орловские Дворики, что живём мы в тёплых землянках, ещё про погоду, и чтоб не волновались, не беспокоились. Мол, война скоро кончится, приеду — тогда всё и расскажу. Так примерно я и для друга-минёра.

Когда же я ему прочитал послание для Гульфии, лицо Мостафы как-то помрачнело, я бы сказал даже, скисло. Он вежливо благодарил меня и удалился, унося вместе с исписанным листком какое-то неудовлетворение и даже обиду. Я стал рассуждать: почему? Что ему не понравилось? Пока я терялся в догадках, Мостафа снова возник за редким кустарником, бодро шагая по кочкам:

— Вот, Валик, глянь-от, как надо писать.Это моему другу Каюму написал в мостовой роте один друг. Читай.

«Дорогая жена моя, ДильбарРивгатовна Юсупова, а также сын мой, Надир Каюмович Юсупов, а также дочь моя, Салима КаюмовнаЮсупова, а также сноха ФазильяЗуфаровна, а также племянница РасимаАхуновнаСафирова, а также...» — далее шло перечисление всех соседей и знакомых. Каждое обращение к кому-либо предваряла неизменная фраза: «А ещё кланяюсь, например, сапожнику, Закиру косому, и его жене НасимеГабитовне Ибрагимовой...» В конце письма скупо сообщалось: пишет вам муж ваш КаюмИльгизович Рустамов, который жив и здоров, чего и вам всем желает.

— Вот так надо писать, — торжественно произнес Мостафа, когда я завершил чтение образцового письма.

Я взял новый листок бумаги и торжественно вывел: «Дорогая жена моя, ГульфияИльфатовнаХабибулина! Пишет Вам ваш муж МостафаГайсаровичХабибулин, пребывающий в добром здравии, чего и вам желает. А ещё кланяюсь...” — и тут со слов Мостафы я старательно перечислил без малого всех жителей села, ибо пропустить кого-то — непоправимая обида, даже если человеку исполнился всего один годик от рождения. Таков порядок, таков обычай. Так принято.

Прослушав второй вариант письма к своей ГульфииИльфатовне и многочисленной родне, соседям и знакомым, рядовой минёр МостафаГайсаровичХабибулин просто просиял ликом и, с чувством пожав мне руку, бодрой походкой человека, исполнившего долг перед обитателями своей малой родины, удалился восвояси — готовиться к очередному заданию по минированию или разминированию местности, что в условиях войны никогда и никому не гарантирует благополучного возвращения на базу. Ибо минёр, как известно, ошибается только один раз. А письмо, обретшее форму треугольника, отправится в долгий путь в далёкое село к ГульфииХабибулиной, где его будут читать все-все, кому обозначены приветы и поклоны и будут радоваться весточке с фронта. Ибо если солдат пишет — значит, он живой. А это главное.