«Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены».

 (М. Лермонтов)

Гуляя минувшим летом 2021 года по своим любимым московским местам – от родного Чистопрудного бульвара в сторону Красных ворот, где на Новой Басманной улице красуется храм  Петра и Павла, я набрёл на развалины некогда красивого дворянского дома начала 19 века. Здесь я и нашёл записки, написанные женской рукой, в конце которых стояла дата 1858 год и подпись «Евдокия Ростопчина».

Именно сегодня  я решил опубликовать избранные страницы из её рукописи. Итак:

«… Меня  всегда  звали – Додо, а позже русской Жорж Санд. Я была красивая, умная, талантливая...  и несчастная... Я, Ростопчина Евдокия Петровна, родилась в Москве в прекрасном районе Чистых прудов.

При рождении я носила фамилию Сушкова.

Прожив всего неполных 47 лет, я испытала всё: счастливое детство в богатом доме знатных родственников, юность, прошедшую не только на великосветских балах, но и в единении с прекрасными книгами. Я изучила пять языков. Увлечение высшим светом шло для меня рядом с первыми поэтическими опытами… А потом…  потом моими друзьями и знакомыми стали лучшие поэты и писатели нашего времени А. Пушкин и М. Лермонтов, В. Жуковский и Н. Гоголь, П. Вяземский и Н. Огарев…

Огарев томился безответной любовью ко мне, а Лермонтов посвятил мне, двадцатилетней тогда, свое первое посвящение – мадригал «Додо»:

Умеешь ты сердца тревожить,
Толпу очей остановить,
Улыбкой гордой уничтожить,
Улыбкой нежной оживить…
                                     «Додо», 1831.

Мной  восхищались, мне завидовали, мне посвящали стихи. Петр Вяземский называл меня «московской Сафо». Жуковский ценил во мне «истинный талант», а Лермонтов писал: «Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены».

Все они восхищались моим стихотворением «Талисман»:

Есть талисман священный у меня.

Храню его: в нем сердца все именье,

В нем цель надежд, в нем узел бытия,

Грядущего залог, дней прошлых упоенье.

Он не браслет с таинственным замком,

Он не кольцо с заветными словами,

Он не письмо с признаньем и мольбами,

Не милым именем исполненный альбом,

И не перо из белого султана,

И не портрет под крышею двойной…

Но не назвать вам талисмана,

Не отгадать вам тайны роковой.

Мне талисман дороже упованья,

Я за него отдам и жизнь, и кровь:

Мой талисман – воспоминанье

И неизменная любовь!

… Да – я принадлежала к Золотому веку русской поэзии,  печаталась в одних журналах с  Пушкиным  и со всей его плеядой, и вслед за  ним  написала стихотворение о патриотизме российских сынов.  Пушкин ещё смолоду убеждал, что гордиться славою своих предков не только можно, но и должно. Не уважать оной – есть постыдное малодушие.  И тогда я вспомнила князя Пожарского. (Пройдёт 200 лет, и мои потомки 4 ноября будут отмечать День народного единства – предвидела ли я это?)

Об этом моё стихотворение  «Посещая московскую Оружейную палату»:

Здесь много видим мы и радостей и славы,

Доспехов и держав, престолов и венцов;

Здесь Русская земля скрижалью величавой

Почтила подвиги исчезнувших веков.

Владимир и Борис, татары и Мстислав –

Все след оставили в таинственной палате;

Но больше всех кольчуг, доспехов позлащенных

И кубков дедовских и чарок вековых,

И всех сокровищ, тут веками взгроможденных –

Мне люб здесь меч один, - меч бедный и простой,

Без пышного герба… меч ратника стальной…   

Но он один решил событья мировые;

Он в битву тысячи водил других мечей,

Победой искупил честь Родины своей, –

То меч Пожарского, спасителя России!!!

Сей меч нам к Родине велит питать любовь,

Служить и делом ей, и  словом и советом!

Склони же голову пред ним и удались с обетом

За Русь не пощадить ни жизнь свою, ни кровь!..

…А дальше была первая любовь, а затем несчастливый брак с богатым графом Андреем Ростопчиным, чей отец – московский генерал-губернатор велел сжечь Москву в 1812 году. Увы, мой Андрей совсем не походил на толстовского, тоже Андрея, только Болконского…

Несмотря на то, мой  муж был человек неглупый, он ухитрился (в продолжение 30 лет) промотать огромное состояние, оставленное ему отцом. Он прокутил великолепный дом в Москве, роскошные имения в лучших  российских губерниях,  картинную галерею,  библиотеку,  знаменитый Ростопчинский конный завод… и проч.,  и проч.

Что мне было при всём этом предпринять? Своё разочарование в замужестве я  топила в литературе:  стихи, проза,  драматургия   надолго  становятся моим основным делом.  Не скрою – я была счастлива тем, что моё имя  быстро стало известным:  стихи появляются  в  центральных журналах  «Московский наблюдатель»,  «Библиотека для чтения»,   «Современник»,  издающиеся в Санкт-Петербурге  и в  Москве.  В то время обо мне и пошла поэтическая слава, все в один голос говорили, что в этом равнодушном  мире появился неравнодушный человек с живым умом,  живым  и  благородным сердцем, чистейшей душой.

Именно тогда  князь Вяземский писал другу Александру Тургеневу:  «Каковы стихи? А?  Могли бы быть Жуковского, Пушкина,  Баратынского; уж  верно не отказались бы от них; и неужели ты не узнал голоса некогда Додо Сушковой, а ныне графини Ростопчиной?  Какое глубокое чувство,  какая простота и  сила!».

…Но вернусь к своей семейной жизни. Я прожила в браке до конца жизни с этим кутилой и повесой (А. Росточиным), со своей своевольной свекровью, фанатично ударившейся в католицизм и наполнившей наш дом ненавистными кседзами…О, нет, я никогда бы не смогла срифмовать «Любовь – Свекровь»!

...Потом было мимолетное счастье с сыном знаменитого историка Н. Карамзина – по иронии  судьбы его также звали – Андрей, ему я вне брака родила двух детей…

Много писем написала я Андрею Карамзину, но пришло время, началась Крымская кампания, и он уехал на войну.  

Там много их было, весёлых гостей,

И много шепталось приветных речей…

Один лишь там не был.  Но  этот один –

Всех дум и желаний моих господин.

Но, но, но... я  ведь была замужем, хотя к этому времени совершенно не любила мужа.

Закон, язык, и нрав, и  вера –
Нас разделяют навсегда!..
Меж нами ненависть без меры,
Тысячелетняя вражда.

Меж нами память, страж ревнивый.
И токи крови пролитой…
Муж цепью свяжет ли златой
Порыв жены вольнолюбивой?
Расстаться!  Брак наш – грех!..
Сам  Бог  благословить его не мог!

И снова, и снова вспоминала я о нем: 

Другие в тягость мне!  Нет силы
Для них терять слова его,
И только б с ним я говорила,

Так я писала  в разгар Крымской кампании, когда его не было рядом со мной.  Андрей с войны не вернулся. Он погиб. Погиб, как это не печально. С того самого момента моя линия  жизни резко пошла вниз. Оплакивая его, я писала: 

Мы прежде изредка встречались,
Тайком,  наедине,  в тиши;
Те встречи редко удавались,
Но были дивно хороши…
Бывало, все условья света
Мы чтили свято, глубоко,
И вечное притворство это
Обоим было не легко…
Никто не знал, что мы знакомы,
Что мы – друзья,  никто не знал…
Зато, какое счастье дома,
Когда день счастья наставал!

И, когда его не стало, всё изменилось в моей измученной душе.

Дрожа, бледнея, замирая,
Сто раз к окну не подхожу;
Сквозь слёзы,  взоры потупляя,
Ни на кого уж не гляжу…
Ни для кого не наряжаюсь,
Цветов условных не ношу,
С утра на вечер не сбираюсь,
На  встречу счастья не спешу…

Несчастливая любовь, невозможность простого человеческого счастья, жажда открытости, душевного участия, столь редкого в окружающем меня обществе,  породили мотивы разочарования и протеста в моей поэзии.  Настало время,  и вот я пишу стихотворение  «На прощанье…»:

А мы-то – помним, мы-то знаем,
Как чист был союз наш святой!
И мы о былом вспоминаем

Без страха, с спокойной душой.

Меж нами так много созвучий!
Сочувствий нас цепь обвила,
И та же мечта нас в мир лучший,
В мир грёз и чудес унесла.

В поэзии,  в музыке оба
Мы ищем отрады живой,
Душой близнецы мы… Ах, что бы
Нам встретиться раньше с тобой?!?

Прощай! Роковая разлука
Настала… О, сердце моё!
Поплатимся долгою мукой
За краткое счастье своё!..

В письме одному из друзей, спустя полгода после гибели Андрея, у меня вдруг вырвались такие слова: «Я хочу бросить писать и сломать свое перо; цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу и подмечать, какое чувство или воспоминание в них отражено! Что свету до моих сочинений и мне до его мнения и вкуса!»

…Да, в своё время я была главной светской дамой всей Москвы. Но стихи заслонили для меня всё – они были моим счастьем и горем…

В них я не боялась сказать того, что могло вызвать гнев царской цензуры. Меня очень тронула судьба декабристов. И пусть под грозным окриком Николая I общество примолкло – моя муза была на стороне тех, кто поменял мундиры с золотыми эполетами на каторжанскую робу, не желая изменить своим убеждениям. Тогда я и написала стихотворение «К страдальцам-изгнанникам», что красноречиво говорило о моём отношении  к сибирским узникам:

Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести
И рабства иго снять с России молодой,
Но вы страдаете для родины и чести,
И мы признания вам платим долг святой.

…Дальше – ещё больше – в 1845 г. я сочинила  стих  «Насильный брак», в котором аллегорически осудила отношения России к Польше.  Именно за те  поэтические строки, посвященные польскому восстанию в Варшаве, император Николай I выслал меня из Санкт-Петербурга.

В те времена воспитанию патриотизма и любви к Родине придавалось большое значение, причём это было неотъемлемой  частью и в дворянских, и в крестьянских семьях. Патриотизм был естественным состоянием любого подданного царской России. Мальчик с пелёнок рос, держа в сердце три понятия: Честь. Император, Отчизна.  Но «честь» – на первом месте. А потому я, как и Пушкин, писавшая  свободолюбивую лирику,  подвергалась гонениям.

Впрочем, мне кажется, что в тех моих строках всё было чистой правдой, облечённой в поэтическую форму, судите сами:

Старый барон (он же – Россия)

Не властен у себя я дома:
Все непокорна мне она,
Моя мятежная жена! (Польша)

Ее я призрел сиротою,
И разоренной взял ее,
И дал с державною рукою
Ей покровительство мое;
Одел ее парчой и златом,
Несметной стражей окружил,
И, враг ее чтоб не сманил,
Я сам над ней стою с булатом.
Но недовольна и грустна
Неблагодарная жена!

Я знаю – жалобой, наветом

Она везде меня клеймит;

Я знаю – перед целым светом

Она клянет мой кров и щит,

И косо смотрит, исподлобья,

И, повторяя клятвы ложь,

Готовит козни, точит нож,

Вздувает огнь междоусобья;

И с ксендзом шепчется она,

Моя коварная жена!..

И торжествуя, и довольны,

Враги мои на нас глядят,

И дразнят гнев ее крамольный,

И суетной гордыне льстят.

Совет мне дайте благотворный,

Судите, кто меж нами прав?

Язык мой строг, но не лукав!

Теперь внемлите непокорной:

Пусть защищается она,
Моя преступная жена!

Жена (она же – Польша)

Раба ли я или подруга –
То знает Бог!.. Я ль избрала
Себе жестокого супруга?
Сама ли клятву я дала?..
Жила я вольно и счастливо,
Свою любила волю я;
Но победил, пленил меня
Соседей злых набег хищливый.
Я предана, я продана –
Я узница, я не жена!

Напрасно иго роковое
Властитель мнит озолотить;
Напрасно мщенье, мне святое,
В любовь он хочет превратить!
Не нужны мне его щедроты!
Его я стражи не хочу! –
Сама строптивых научу
Платить мне честно дань почета.
Лишь им одним унижена,
Я враг ему, а не жена!

Он говорить мне запрещает
На языке моем родном,
Знаменоваться мне мешает
Моим наследственным гербом;
Не смею перед ним гордиться
Старинным именем моим
И предков храмам вековым,
Как предки славные, молиться…
Иной устав принуждена
Принять несчастная жена.

И мне ли ропот запрещен?
Еще ль, терпя такую долю,
Таить от всех ее должна
Насильно взятая жена?..

А ещё  я посмела сочинить и такие вольнодумные  строки:

Смотри: существенный, торгующий наш век,
Столь положительный, насмешливый, холодный,
Поэзии, певцам и песням их изрек,
Зевая, приговор вражды неблагородной.

… Моя судьба – это такие капризные качели, то вверх, то стрелой вниз…. Я сумела пережить своих главных любимых  поэтов – Пушкина и Мишеля – такого великого и такого несчастного…

Пушкин обедал у меня прямо накануне своей гибельной дуэли. До обеда и после него он убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодной водой, – до того мучил его жар в голове… Это всё, конечно, было следствием сплетен высшего света вокруг него и его прелестной, но немного ветреной Натали….

….Я прощалась и с Лермонтовым в его последний приезд в Москву, он так не хотел нашего расставанья и посвятил мне прекрасные строки:

Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.

Да,  во многом мы думали почти одинаково, он предчувствовал свою близкую смерть.. и всё так, совсем скоро – всего лишь через три месяца и случилась…

… Но и после нашей  смерти, я верю, что мы опять встретимся: мальчик, родившийся в доме у Красных Ворот и я, которую, согласно моего завещания, отпоют совсем рядом – в шестистах метрах – в храме Петра и Павла там же, на Басманной улице, у Красных Ворот…

А последняя – лишь начатая А. Пушкиным новая тетрадь стихов – после гибели великого поэта была передана мне, как продолжателю его поэтического дара…

...Наконец, мои последние годы – мои самые, самые тяжелые…

Не приняв крайнего западничества, я  порвала и со славянофилами, с которыми раньше меня  связывали дружеские отношения. Так в своих дневниках и записала: «Эти люди убили нам Языкова во цвете лет… эти же люди уходили Гоголя, стеснив его в путах суеверных обрядов запоздалого фанатизма, который для них заменяет благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема!» ...

Пожалуй, единственным человеком, понимавшим истинную природу моей поэзии, в те годы был Ф.И. Тютчев. В одной стихотворной строке он сумел дать сжатое определение всего моего творчества: «То лирный звук, то женский вздох...»

…Именно в те поздние годы моей жизни он поддержит меня своими стихами:

О, в эти дни – дни роковые,
Дни испытаний и утрат –
Отраден будь для ней возврат
В места, душе ее родные!

Пусть добрый, благосклонный гений
Скорей ведет навстречу к ней
И горсть живых еще друзей,
И столько милых, милых теней!

                               Ф.И. Тютчев «Графине Ростопчиной» 16 октября 1855

…Что осталось в моей памяти в то время? – это непрестанная борьба со страшной болезнью и мимолетная встреча с самим Александром Дюма!!!

По просьбе Дюма, я написала короткие воспоминания о Лермонтове и переслала их французскому романисту вместе с переводом стихотворения Пушкина «Во глубине сибирских руд».

Это послание Дюма получит, когда меня уже не будет… Я умру в своём доме в любимой Москве на Ново-Басманной 3 декабря 1858 г.

«Я выполнила свои обязательства в отношении всех, кого сердцем любила», – будут моими последними словами  перед смертью.

…Потом – через многие десятилетия читающая Россия узнает имена моих продолжателей – Ахматовой и Цветаевой, которые возьмут у меня многое …Достаточно сравнить мой стих «Нашим будущим поэтам»  и цветаевский  «Лебединый стан»!

Не просто, не в тиши, не мирною кончиной,
Но преждевременно, противника рукой –
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!..

Вот и всё. Вот такая моя короткая жизнь женщины, поэтессы, но кто вспомнит обо  мне ныне. Всё на земле когда-нибудь проходит, и жизнь человеческая подобна осеннему листу, безжалостно уносимому ветром...

Под конец жизни я написала мудрое стихотворение, близкое многим по духу, о том, как важно беречь друг друга и любить друг друга ещё на земле, ещё при жизни:

Вы вспомните меня когда-нибудь…но поздно!
Когда в других местах далёко буду я,
Когда надолго мы, навеки будем розно –
Тогда поймёте вы и вспомните меня!

Проехав иногда пред домом опустелым,

Где вас всегда встречал  радушный мой привет,

Вы грустно скажете: «Так здесь её уж нет?»

И мимо торопясь, махнув султаном белым,

Вы вспомните меня!..

Вы вспомните меня,  мечтая одиноко
Под вечер,  в  сумерки,  в таинственной тиши,
И сердце вам шепнёт: «Как жаль! Она далёко,
Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!..»

Я очень любила музыку, музицировала сама и была знакома со многими выдающимися певцами и композиторами. В моих стихах часто звучала нота красивого романса. Немало моих стихотворений положено на музыку. На мои слова писали Глинка,  Даргомыжский, Рубинштейн, Чайковский… и др. Все они были тронуты моими стихами.

…Вот и кончаются мои записи, как кончается и моя жизнь…

... Я была девочкой родом с Чистых прудов, и мне так хочется, чтобы когда-нибудь, хоть через двести лет, какой-нибудь будущий незнакомый мне мальчик, гуляющий  по тому же  Чистопрудному  бульвару, нашел и опубликовал  страницы моей не самой обычной Жизни…»

…Я исполнил её пожелание – нашёл потемневшие от времени страницы воспоминаний этого удивительной судьбы человека.

…Да, чуть не забыл сказать о самом главном: 4 января 2022 года прекрасному русскому поэту Евдокии Ростопчиной исполняется ровно 210 лет!

С вами был автор рубрики «Поэтический календарь» Михаил Лиознов