Нынешним летом мне стукнет пятьдесят шесть, и я отправлюсь на пенсию, пусть северную, пусть досрочную, но всё равно мизерную, какая обыкновенно получается у большинства наших людей. Во Франции я никогда не был и теперь вряд ли там побываю. Тогда зачем, спросите вы, мне французский, который я изучаю уже третий год подряд? Сам не знаю, наверное, чтобы выглядеть умнее.

Но в нашей стране трудно выглядеть умно без денег, даже если у тебя высокий лоб и голова почти вся лысая. И что теперь прикажете делать? Ездить на рыбалку в родной №-ск и сидеть там на берегу с удочкой? Но я и этого теперь не могу себе позволить. Машину мою, Ниву-Шевроле, я отдал своим взрослым детям, тоже, признаться, не от большого ума, а ездить на рыбалку на автобусе — это уже меня не впечатляет.

Но вернусь к французскому. Его я изучаю третий год подряд, и в последнее время у меня наметился заметный прогресс. Этому немало поспособствовала моя новая молодая учительница. Честь ей и хвала. Но пожилой и не очень способный ученик, то есть я, почему-то не воспрянул от этого духом, а наоборот, начал терять веру в себя. Закончив занятия в середине лета, я ушёл на каникулы. По правде говоря, я хотел вообще завязать с учёбой и объявить об этом преподавательнице, но побоялся. К тому же молодая симпатичная учительница стала нравиться мне, и не только как преподаватель французского...

— Утро вечера мудренее, — решил я, — наступит первое сентября, тогда и определюсь, как быть дальше….

Хорошо, что я не стал спешить.

Подготавливая документы для выхода на пенсию, я краем глаза просматривал в Интернете, как там обстоят мои литературные дела. Много ли читателей у моих новых рассказов? Ведь после выхода в свет «Ирреального Мира» ещё в бумажном варианте, а это случилось двадцать пять лет назад, я перестал обольщаться на свой счёт. Сперва я надеялся, что эта книга будет иметь хоть какой-то успех, с её помощью я сумею зацепиться за литературу и, может быть, начну зарабатывать писательским трудом. Но… но ничего этого не произошло. И не то чтобы она была плохо написана… нет, я и сейчас ей горжусь.

Эта книга была повестью о первой любви… моей любви. В неё я вложил свою душу, и в результате она получилась достоверной, почти документальной. Но кому нужна чужая душа, когда и свою прислонить не к кому. Ирреальный мир так и не стал реальным, как это часто бывает в нашей жизни. Надежд моих он не оправдал, но… все мы люди-человеки. Надежда умирает последней, а, может, не умирает никогда, особенно, если голова твоя доверху набита мечтами, несмотря на прожитые годы.

И вот однажды сбылось. На мой новый тяжеловесный и достаточно претенциозный роман пришла рецензия. Молодая симпатичная писательница, 15 лет живущая во Франции, прислала свой отклик… восторженный. Я уже не ожидал услышать таких эмоций, более того, я не думал, что кто-то вообще дочитает его до конца, а она, наоборот, очень удивилась, что до неё этого не сделал никто.

Мы стали переписываться. Натали Бизанс, или по-нашему Наташа, оказалась необыкновенным человеком, «из моих», как я величаю таких людей. За три месяца переписки мы сдружились и стали близкими людьми, не разлей вода.

Я снова обрёл веру в себя и подумывал осенью возобновить мои занятия французским языком. Знал бы я, что очень скоро он мне здорово пригодится.

В одном из своих писем Натали мне сообщила, что к нам в Россию в начале августа поедет её друг француз.

Он хочет провести в нашей стране свой отпуск.

— Не мог ли бы ты принять его у себя хоть на какое-то время? — спрашивала она.

— Наташа, я бы мог принять от тебя и приютить даже американского шпиона, — подумал я, — если бы ты только этого захотела.

Но в ответ написал коротко и просто:

— Могу!

Ирван Контен, так мы назовём француза, собрался в поездку по нашей стране уже во второй раз. Он учитель французского языка для иностранцев в вечерней школе, этакий наш Нестор Петрович из «Большой перемены». К тому же вот уже пятнадцать лет, как он изучает русский язык и принадлежит к той небольшой плеяде иностранцев, которые до сих пор хорошо относятся к нашей стране. Первый раз он побывал в России в 2008 году. Тогда он приезжал вместе со своим сыном, семнадцатилетним длинноволосым парнем, очень похожим на Томаса Андерса из «Модерн Токинг» тридцатилетней давности.

Из-за этой его схожести с ними чуть было не произошёл конфуз в день празднования дня ВДВ. Слава Богу, неприятное происшествие тогда закончилось благополучно и не повлияло на решение Ирвана посетить Россию ещё раз. К тому же, в той ситуации он повёл себя достаточно храбро и хладнокровно. Не знаю, рассказывал ли он об этом инциденте своим друзьям, но теперь, провожая его в аэропорту, они вообще считали его героем. Это ж надо, в такое время решиться полететь в нашу страну!!!

Наташа дала мне его электронный адрес, и я написал Ирвану письмо. Он ответил, у нас завязалась переписка. Писал я по-французски (со словарём) и очень старался. Я также попросил его корректировать мои письма и отсылать их обратно. Мне хотелось удостовериться, много ли я делаю ошибок, и на каком уровне моё знание французского языка. К моему удивлению, Ирван исправлял очень немногое в моих «мессажах», в основном хвалил меня. Правда однажды оговорился, что может переписываться со мной и по-русски, но почему-то этого своего обещания не сдержал. А мне писать по-русски (писАть и пИсать, оказалось, что француз тоже знает эту разницу) не позволила моя гордость.

Переписываемся мы с ним до сих пор, и до сих пор на его родном языке. Конечно, в этом основная заслуга не моя, а моей симпатичной преподавательницы с прекрасным именем Елена, и поэтому теперь я стараюсь учиться, как никогда…

Годовой отпуск у Ирвана состоит из шести недель и разбит на две части. Первая, равная четырём неделям, даётся ему в августе, а вторая, двухнедельная, положена зимой. Вот он и решил в этом году провести в нашей стране двадцать четыре дня из своего летнего отпуска. Решил он это ещё до знакомства со мной и начал действовать так — разослал письма по электронной почте на факультеты иностранных языков в вузы Москвы и Санкт-Петербурга с просьбой принять его в России в семьях учеников или преподавателей, знающих французский язык. Написал, отправил и стал ждать ответа. Отправил он около двадцати таких писем, но ответов получил только два, которые не очень ему подошли (это он мне потом рассказывал, как оказался у меня).

Параллельно его русские друзья, осевшие в Морле, а Ирван сейчас там проживает, искали другие варианты.

Один ему показался подходящим. Его познакомили с Дарьей, молодой русской девушкой, изучавшей французский язык и проживавшей в городке Михайловка Волгоградской области. Она ответила на его письмо и прислала ему приглашение. Этот вариант его устроил. Ирван получил визу и купил билет на самолёт до Москвы. После этого он пошёл к своему русскому другу, писательнице Натали Бизанс, поделиться планами на предстоящую поездку. Вот тут на сцену и выплыл я. Наташа сказала французу, чтобы он обязательно заехал ко мне и со мной познакомился, а уже потом продолжил путь в Михайловку. Ирван сперва не хотел этого делать, упирался: мол, это не по пути, Брянск граничит с Украиной, а с ней война и т. д. и т. п. Но, видно Наташа что-то ему сказала такое обо мне, что он, в конце концов, согласился. А я, в свою очередь, написал ему, опять же по-французски, что встречу его в Москве и сопровожу до моего дома в Брянске.

— До нашего города от Москвы теперь рукой подать, — писал я ему, — всего-то четыре часа на электричке. Погостишь у меня недельку, а потом двинешься дальше в свою Михайловку. Мы и билеты тебе купим до неё в Брянске по Интернету. Мне нужны лишь твои данные.

Всё это я дублировал по-русски в сообщениях к Наташе. Мало ли чего, мне кажется, что я знаю французский, а как оно обстоит на самом деле — это ещё вопрос…

Ко всему прочему, Наташа мне написала, что почти все современные французы трусишки и эту поездку Ирвана в Россию воспринимают, как геройский поступок. Потом в приватной беседе на моей кухне он мне признается, что средства массовой информации во Франции пишут о России не очень хорошо. А те немногие, которые себе этого не позволяют, почти никто не читает.

Поэтому, когда я его просил выслать мне данные его паспорта, чтобы купить билеты заранее, то, честно говоря, сам трусил. Я думал, решит человек, что оформлю на его паспорт кредит, а ему потом расплачивайся всю жизнь. Ведь мы, русские, — такие.

Но Ирван не стал ничего придумывать и выслал мне свои данные: и номер паспорта, и дату его получения, и срок окончания его действия. Сделал он это быстро и без проволочек. Когда я распечатывал наши с ним билеты из Москвы до Брянска, купленные мною по Интернету, оказалось, что нужно проставить ещё год, месяц и день рождения. Мои данные были у меня под рукой, а вот дату его рождения пришлось выдумать из головы и, конечно же, я не угадал. Что было делать? Ехать по неправильно оформленному билету? Возьмёт проводник и не пустит француза в поезд. Мистрали нам не отдали, к санкциям присоединились, а тут ещё поддельный билет…

В результате может получиться скандал. Вот будет хвалёная русская гостеприимность. Жена посоветовала мне не рисковать и испросить у Ирвана данные ещё раз. Но на это уже я не решился (тут и ежу понятно, что мне это нужно только для кредита). Поэтому я попросил Наташу, чтобы она выведала у своего французского друга нужные мне данные и прислала их мне.

Короче, купил я для француза два билета, чтобы было наверняка.

И вот подготовительные хлопоты остались позади, и утром шестого августа в шесть ноль-ноль я прибываю фирменным поездом «Иван Паристый» на Киевский вокзал. Встреча наша назначена на одиннадцать ноль-ноль под башней с часами у главного входа. Ждать ещё долго, и я решаю пару утренних часов прогуляться по Москве. Столица наша в это время красива как никогда. Всё свежее вокруг, умытое, только что проснувшееся. Скверы благоухают зеленью, гранитные мостовые сияют чистотой. В них отражается солнце, а открытые настежь в этот утренний час кафешки приглашают посетителей. Рабочие в униформах с смуглыми раскосыми лицами поливают асфальт. На нём и так ни соринки, но восточные ребята чётко выполняют свою работу.

Я иду по арочному мосту через Москву реку. Останавливаюсь на его середине и смотрю вниз. До воды далеко, метров пятнадцать. Хочется плюнуть сверху, как это мы всегда делаем, но я терплю. Вода у берегов уже начала зарастать кувшинками и покрываться зелёной тиной. На середине моста, в полукруглой выемке ограды, на гранитной скамье спит одинокий бомж. Ему хорошо, ведь на дворе лето….

Набродившись вдоволь по набережной, насидевшись на каменных скамьях и насмотревшись рекламных щитов, я возвращаюсь обратно на вокзал. Внутри его охранники проверяют билеты, это что-то новенькое. Но всё всерьёз, тех, у кого их не оказывается, выгоняют на улицу. Спрашивают они и у меня, я отвечаю утвердительно, но в сумку за билетом лезть не спешу. Там у меня еда, а билеты на самом дне. Охранники верят мне на слово, это приятно. Молодая девушка с фотоаппаратом, объектив которого здорово смахивает на небольшой телескоп, фотографирует облезлый потолок.

— Для ремонта? — спрашиваю я, показывая взглядом вверх.

Она утвердительно кивает. К ней тоже подходит охранник, но спрашивает не билет, а разрешение на съёмку. Девушка оказывается не из простых, и у неё всё есть: и приличного размера грудь, натянувшая кофточку, и разрешение на съёмку. У неё даже есть с собой коврик, на который она периодически укладывается, чтобы удобнее было работать. Мы перекидываемся с ней парой фраз о том, что билеты у Якунина стоят о-го-го сколько, а потолок весь облупился и скоро обвалится на головы пассажирам.

Отщёлкав пару десятков кадров, девушка куда-то исчезает, попросив меня присмотреть за её вещичками. Кажется, и ей я внушаю доверие, это тоже приятно. Оставшись в одиночестве, я подхожу к витрине киоска и начинаю его разглядывать. На верхней полке лежат бутерброды: с сыром, ветчиной, колбасой; чуть ниже пирожки: с повидлом и сгущенным молоком; на самой нижней полке бутылки с йогуртом и кефиром.

— Может быть уже пора перекусить, — думаю я, — жена мне много чего положила в сумку... Хотя нет, лучше потерпеть, — торможу я себя, — надо дождаться француза и уже с ним позавтракать. Интересно, а он будет сало? — размышляю я, — особенно то, которое без мяса?..

И вот стрелки часов приближаются к одиннадцати. До встречи остаётся двадцать минут. Как бы медленно ни текло время, час икс всё равно настаёт.

— Пора, — решаю я и направляюсь к выходу.

Уже давно я так не волновался, но волнение это приятное. Ещё мгновение, и в мою жизнь войдёт что-то новое, не изведанное доселе.

На улице тепло и шумно. Выйдя из дверей центрального входа, я останавливаюсь на гранитных ступенях под башней с часами. Инстинктивно втягиваю живот, всё же хочется выглядеть чуточку стройнее, и в это время замечаю француза. Он точно такой, как на фотке, которую прислала мне Наташа. Только теперь он без велосипеда.

… Потом, уже дома, просматривая маршруты его путешествий, я узнаю тот снимок. Он был сделан на улице Еревана…

Я подхожу к нему, мы жмём друг другу руки и обнимаемся три раза. Потом представляемся.

— Жё маппель Виктор, — говорю я. Он отвечает мне по-русски:

— Я Ирван.

— Комман сава? — спрашиваю я.

— Сава бьян, — уверенно произносит он.

После дружеских объятий всё начинает идти легко и свободно. Я чувствую в нём своего человека. Что-то, родное, русское проглядывается в этом французе. Мы сдаём его огромный рюкзак в камеру хранения, Ирван пытается заплатить, но я ему этого не позволяю.

— У себя во Франции будешь платить, — говорю я, — если пригласишь меня в гости, — а здесь я распоряжаюсь на правах хозяина.

Потом мы идём в зал ожидания, и я предлагаю немного перекусить. Француз не отказывается, это хорошо, я не люблю церемоний. Мы усаживаемся на пластиковые кресла, оставив одно свободное между нами, и я достаю из сумки провизию, которой снабдила меня жена.

Вытаскиваю сало двух сортов, одно с прослойкой в виде бекона, и другое белое, украинское, то, к которому я привык с детства. Для нас, русских, оно вкуснее, чем с мясом. Колбаса тоже двух сортов — «Краковская» и «Домашняя», чёрный хлеб, полбатона белого, свойские помидоры, малосольные огурчики и две бутылки кефира жирностью 3,2. Кефир этот я купил здесь же на вокзале в продуктовом киоске, витрину которого недавно разглядывал.

Потом я расстилаю на кресле между нами салфетки, достаю складной рыбацкий нож (который потом подарю Ирвану в день его отъезда), стелю поверх салфеток кухонное полотенце и кладу на него разделочную доску. Потом вываливаю из сумки продукты, придержав их рукой, чтобы они не посыпались на пол, и трапеза начинается.

Мой французский друг ест с удовольствием, тоже не церемонясь. Мне это нравится, потому что я сам ем точно так же, только гораздо быстрее.

Снедь с разделочной доски исчезает мгновенно. Видать, француза не очень-то кормили в Москве. Взмахивая рыбацким ножом, будто фокусник волшебной палочкой, я нарезаю новые порции. При этом я что-то говорю по-французски. Ирван, с набитым колбасой ртом (а Наташа мне писала, что он предпочитает овощи), меня поправляет. Но вот наша обильная трапеза заканчивается, и в конце её я ещё выпиваю бутылку кефира. Для меня кефир за еду не считается, с детства в моём родном городке это называлось «запить». Француз «запить» уже не может, он и встаёт-то с трудом, но я и не настаиваю, как не стал ему предлагать белого сала без прослойки. Он к нему даже не притронулся. Потом, уже дома, я заставлю его съесть пару кусочков.

— Как же тебе это удалось? — спросит меня потом жена.

— А ты что, не видела, — отвечу я вопросом на вопрос, — как сытый Пиня (это наш пятнадцатилетний кот) ест из моих рук хлебные шарики? То-то и оно, а тут такая вкуснятина — настоящее украинское сало. Даже при наших теперешних отношениях с Украиной, не съесть его — большой грех.