В многолюдной нашей прежней редакции «Брянского рабочего» регулярно выпускалась стенгазета. Однажды экстренным поводом стал юбилей Ивана Фёдоровича Ходыкина, старшего корреспондента сельхозотдела. Запомнилось, как трудился я над заглавием карты области, оставив нетронутыми «…нская», а вместо «Бря…» врисовывал тем же шрифтом «Ходыки…». Вдохновила же меня на это его способность сходу, в номер, написать репортаж из самого дальнего хозяйства, до которого-то и за пару дней не добраться. Даже если воспользоваться «кукурузником-аннушкой», исправно летавшим во все райцентры. Утром, резвее «аннушки», взлетал репортаж с его письменного стола в машбюро и к обеду приземлялся на столе ответсекретаря.
Ивану Фёдоровичу это ничего не стоило: он — Ходыкин — исходил, и не по разу, за десятки лет угодья всех колхозов и совхозов, а их же было свыше 450! И так же, как, безотказный АН-2, был лёгок на подъём с места. Его коллега по отделу вспоминал: «В наш кабинет зашёл редактор Григорий Иванович Бубенок:
— Кто из вас, мастеровитых, мог бы завтра положить на стол двести строчек из Погара о ходе весеннего сева? Позвонили из обкома…
— А к которому часу?
— Знаешь, Вань, ты мне напоминаешь студента. Его спрашивают: «Мог бы ты, Петя, изучить китайский язык?» — «А когда экзамены?» Молодец, в нашем деле иногда это просто необходимо — одолеть китайский за день.
Вот почему под занавес своей корреспондентской работы в газете, Ивану Фёдоровичу достаточно было утром позвонить в любое хозяйство, председателю, агроному или позвать случившегося там рядом скотника, комбайнёра, к трубке, — и всё для «репортажа в номер» было готово. Дальше — дело техники. А он ею владел столь искусно, что, прочитав «репортаж», в том самом хозяйстве могли только подивиться точности картины — словно и впрямь, как того требует жанр, побывал у них, собственными глазами всё разглядел.
Первый год работы в газете, я, пока не получил квартиру, добирался из Фокино ранней электричкой. Приходишь, а в сельхозотделе — свет: это Евгений Николаевич Булгаков, Иван Фёдорович Ходыкин, либо и сам Юрий Петрович Киселёв, все как на подбор богатыри-фронтовики, уже на передовой! Обзванивают районы, хозяйства, либо ждут машину из обкомовского гаража (своего не было) срочно мчаться за тридевять земель за корреспонденцией «на злобу дня», расследовать жалобу или выводить в свет нового героя трудовых буден.
Писал легко, просто, но даже и сегодня назови его имя ещё помнящим те времена, и они радостно вскинутся: «Ходыкин? Ну, как же!». К слову, по просьбе их, уже престарелых аграриев, героев его очерков и репортажей, и остановил я выбор на Ходыкине, когда получил заказ из редакции рассказать о газетчике-защитнике Отечества. Иван Фёдорович с девятнадцати лет отважно защищал свою «Ходыкинскую» область в должности командира взвода связистов при обороне Москвы и Заполярья, о чём свидетельствуют соответствующие медали. В числе наград — и особенная, самая высокая солдатская — «За отвагу», а также орден Славы III степени.
Наши редакционные фронтовики — не из кичливых были. И только по трём красным датам — 23 февраля, 9 мая и 17 сентября, в день освобождения области, — являлись на непременные по этим случаям торжества при полном параде. Да и то, некоторые предпочитали колодочки.
Увы, даже блеском наград не высвечивалась вся правда жестоких фронтовых былей. Велика была сила жизни, воля к победе над смертью. Она и насыщала потом атмосферу редакции особенной жизнерадостностью. Иван Алексеевич Гулин в очерке «Ушёл в редакцию…», писал о собственном тогдашнем мироощущении: «Е. Ф. Хиженкова, секретарь при редакторе и по совместительству «отдел кадров», объяснила, откуда такой душевный настрой. Почти все прошли сквозь огонь войны, уцелели чудом. (Так ведь и сама Екатерина Фёдоровна, с сумкой медсестры, прошла дороги войны, пережила и навидалась всякого, и по торжественным дням, как все, являлась нам с фронтовыми наградами. — А.Т.). Как тут не радоваться, не смеяться по-детски! Я-то знал, как проходили за ночь по сорок и более километров, как под непрерывно взлетающими вражескими осветительными ракетами, трассирующими пулями, рвущимися снарядами рыли траншеи, строили блиндажи, различные укрепления. И даже такой труд входил в привычку, а работа в редакции после него казалась просто забавой, хотя таковой далеко не была».
Вкалывали не за гонорар. И не страха ради. Шатания начались позже, с хрущёвских времён «разоблачения культа» и после косыгинских реформ, когда во главу угла была поставлена материальная заинтересованность. С той поры началось повальное строительство дач. Сохранилась у меня запись беседы трёх редакционных фронтовиков, одним из коих как раз был Ходыкин. Привожу в сокращении. Иван Фёдорович только что пришёл с собрания областного партийно-хозяйственного актива, состоявшегося, в свою очередь, после съезда колхозников в Москве с участием Л. И. Брежнева. Под впечатлением услышанного делился собственным наблюдением:
— Поднимешься самолётом над Брянском в солнечную погоду — какими только красками не играют целые гнёзда дач! Сколько же тащится туда! Добротные материалы — левые, машины — левые…
— Ты, Ваня, ведь тоже для своей «Волги», если надо, достаёшь дефицитные подшипники левым путём. Сколько теряем во всём хозяйстве, а увидел дачи!
— У всякого зла бывает корень. Корень этого зла — в той беспринципности, с какой путается государственное с личным.
Заметил, попрекнули подшипничком, а не «Волгой». Она у него была, все знали, заработанной. Не на скудные газетные гонорары, разумеется, купил, а за книгу «Живые не сдаются». Не один год искал свидетелей, копался в архивах и писал, без отрыва, так сказать, от основного производства. И, уже став довольно состоятельным по тем временам, он смог даже побывать в Финляндии, Норвегии, Дании, Польше, Германии, а готовясь уйти вчистую на пенсию, сносно обустроить своё последнее земное жилище. Иронизировал: «Нажмёшь всего лишь кнопку, а там — ч-ш-ш-ш — и готово. Три стенки облицевал обычным кафелем, а ту, что напротив тебя, когда сидишь, — голубой. Знаешь, такой мягкий-мягкий голубой, почти небесного цвета! Чтоб и уходить не хотелось…» Да и то: мы их победили — и что, хуже, не достойны?!
Одной из загадок (как оказалось, не для одного меня) явилось создание им этой книги, рассказывающей о подвиге в начале 1945-го узников фашистского концлагеря «Маутхаузен» в Австрии. (В одном из многочисленных филиалов того лагеря, как известно, был заморожен заживо ледяной водою пленённый генерал Дмитрий Карбышев). Был ли сам автор книги одним из тех узников? Вопрос деликатный. При каких бы обстоятельствах ни попал воин в плен, это, мягко говоря, никогда не считалось доблестью. Сам на эту тему не заговаривал, а его, насколько знаю, и не расспрашивали. Теперь же и порасспросить-то не у кого. А всё ж, побывал ли, хоть и в краткосрочном пленении — в самом конце войны! — орденоносный комвзвода связи? Отчего столь пристален был его интерес к этому лагерю, и особенно — к блоку № 20 для советских офицеров, прозванному «блоком смерти»? Был, хоть и не в офицерском звании, сержантом, но командовал-то взводом, и по убеждению эсэсовцев, озлобленных сокрушительными поражениями, подлежал уничтожению.
О том, что происходило в «Двадцатом», чем закончилось, и поведал миру Иван Фёдорович своей книгой, изданной впервые в 1965 году Восточно-Сибирским издательством (почему аж там?), а затем, за два года до смерти автора, переизданной в 1991-м и московским издательством «Патриот». Это сейчас о легендарном восстании в лагере — по рассекреченным документам, с использованием и свидетельств, собранных Ходыкиным, — пишутся в Австрии жалостливые книги («Февральские тени», «Тебя тоже ждёт мать»), а к полувековой годовщине восстания, был снят и прогремевший кассовый боевик «Охота на зайцев». Впрочем, об этом фильме австрийского режиссёра пишут: «Он — ещё одно напоминание всему миру, что русские могут вырваться даже из ада». Совсем не лишнее напоминание и по сегодняшним временам. Увы, в России этот фильм не показывают…
Блок № 20 появился летом 44-го, как лагерь в лагере — специально для советских офицеров. И у всех узников Маутхаузена жизнь не была сладкой, но этим полагалась лишь четвертушка их пайка. При незастеклённых окнах блок не отапливался. В нём даже нар не было. Шла уже зима, а эсэсовцы поливали пол из шланга. Люди ложились в ледяную воду, чтобы уже не проснуться. Дабы сразу не все погибли, выдавались тонкие одеяла. Мало того, заключённые «русского блока» использовались для тренировок: любой эсэсовец имел право зайти и поупражняться на живых манекенах. Не возбранялось и забить насмерть. За сравнительно короткое существование этого блока через него было пропущено около шести тысяч советских военнопленных. К началу февраля 45-го в живых оставалось 570 русских да несколько югославов и участников Варшавского восстания. Не все уже могли и двигаться (этих сразу после восстания расстреляли).
Вырваться из «Двадцатого» казалось невозможным. Почти трёхметровый забор с проволокой под током, три вышки с нацеленными пулемётами. И тем не менее, в ночь на третье февраля, то есть за двадцать суток до Дня Красной армии (так он тогда назывался), смертники начали доставать из тайников заблаговременно припасённое «оружие». То были — куски угля, булыжники и обломки умывальника, да ещё два огнетушителя. Трём группам предстояло идти на пулеметы, а четвёртой — прикрывать тыл со стороны остального лагеря. После полуночи с криками «Ура!» смертники бросились на вышки. В лица пулеметчиков полетели пенные струи огнетушителей, град камней и даже деревянные колодки с ног. Вскоре один из трёх пулемётов оказался в руках восставших, его развернули против соседних вышек. Электроток закоротили ударами досок, затем набросили на проволоку одеяла и стали перебираться через стену «лагеря в лагере». Но внешнее ограждение концлагеря смогли преодолеть лишь около четырёхсот из полутысячи восставших. Как и условились, бросились врассыпную. Бежали босиком по снегу при восьмиградусном морозе. Не всем это оказалось под силу.
Когда одну из самых многочисленных групп начали настигать эсэсовцы, навстречу им бросилось в смертный бой несколько десятков освободившихся пленников. Другие захватили встреченную на пути зенитную батарею, передушили её обслугу, и, прихватив оружие, уехали на грузовике. Увы, тоже недалеко: им также пришлось принять неравный, последний бой.
В итоге «на свободе», во враждебной стране, оказалось лишь около трёхсот. На них была объявлена самая настоящая охота с привлечением местного населения. Так и именовалась затем в немецких документах, цинично, — «охота на зайцев», что и послужило названием упомянутому фильму. По отчёту в тех документах значилось: уничтожены все бежавшие. А всё же около двух десятков тогда не досчитались. Живыми на родину вернулись восемь.
Их, свидетелей, и разыскивал по всему Союзу Иван Фёдорович Ходыкин. Им и посвятил затем свою документальную, почти двухсотстраничную повесть «Живые не сдаются». И если допустить, что сам автор её не из восставших, создание этого памятника их беспримерному подвигу — тоже подвиг. Гражданский. Книга повествует о мужестве советских воинов, которые и в самых крайних обстоятельствах не покорились. Легендарное их восстание встало в ряд таких же высоких подвигов, как и восстание Спартака: «Мы — не рабы!» — на все времена.